Виктор Сиголаев - Шестое чувство [litres]

Просто кивнула молча, когда Игорь предложил ей пойти в ЗАГС. Знала, наверное, что иначе и быть не могло. И он, наверное, знал, что не минует его чаша сия. Или чувствовал подспудно благодаря мистическому шестому чувству.

И то, что у них родится именно дочь, а не сын – почему-то знали оба заранее. Даже имя придумали не за месяц перед родами, как все обычные люди, а года за два!

Машенька.

Мария, Маруся, маков цвет.

Стоит ли говорить, что у молодого участкового, волей службы вынужденного работать с человеческими отбросами, светом в окошке стала именно дочурка. Тихая и безобидная, как и ее мать в детстве. Копия – и внешне и внутренне. Только… лучше. И талантливей. А может, просто возможностей стало больше у детей шестидесятых? В сравнении с послевоенным аскетизмом, выпавшим на долю их родителей. Впрочем, так глубоко Игорь не задумывался.

Он просто был счастлив.

Так счастлив, что порой страшно становилось – а вдруг это все закончится разом?

Оно и закончилось. Просто, жутко и в одночасье.

Накаркал!

В пятнадцать лет, именно в свой день рождения… Машенька умерла.

Мария, Маруся, маков цвет.

Она умирала у него на руках в приемном отделении «Скорой помощи». Задыхалась, и врачи просто не успели ей оказать хоть какую-нибудь помощь – так быстро все это произошло. Смерть, согласно диагнозу, наступила по причине гипоксии и некардиогенного отека легких, наступившего молниеносно. А если человеческим языком – от передозировки синтетического наркотика неизвестного происхождения. Что-то из ряда кустарно изготовленных амфетаминов, как чуть позже неофициально сообщил ему знакомый патологоанатом.

Неофициально – потому что наркомании в СССР нет и быть не может.

Поэтому – отек легких. Без криминала.

И без поиска виновных.

А через месяц ушла из жизни и Лизонька, ни слова так и не произнеся после смерти дочери. Просто угасла, как свечка.

А он… запил.

Видимо, тоже… банально и предсказуемо.

Из милиции выгнали, пенсию не заработал, благо своя квартира осталась. Где каждая пылинка напоминала ему о любимых девчонках. Невыносимо!

В пьяном угаре он все думал, взвешивал и сопоставлял – как такое могло с ним случиться? И за что? А главное – где им был упущен роковой момент начала катастрофы? В какой точке мироздания? Как он мог проморгать признаки надвигающейся беды? В какую сторону смотрел, если ничего не видел?

Ничего не мог понять.

Никакого намека! Ни морщинки, ни темного пятнышка на безмятежном небосводе окружающей его реальности он так и не смог вспомнить. Где ты оступилась, доченька? Школа, музыкальная студия, театральный кружок, курсы по изо – все спокойно, ровно и обычно. И… безопасно! У Машеньки, чем бы она ни занималась – все получалось на отлично. Все красиво, успешно и талантливо.

Не получилось только… живой остаться.

Мария, Маруся, маков цвет.

Как?

Настало время – и он благополучно и совершенно безболезненно вышел из своего годового запоя, не успев окончательно разрушить алкоголем мозг и печень. Хватило-таки здоровья и воли. Вышел, потому что постепенно определилась конечная цель его пропащей жизни. Простая, как библейская аксиома: «Око за око, зуб за зуб».

Не должны жить те, кто убили его дочь и жену.

Именно – убили. Без вариантов.

И он начал расследование. Мент он или не мент? Хоть и без корочек уже.

У него ничего не было на старте – ни зацепок, ни подозреваемых, ни мотивов. Одно лишь… странное. Когда он нес Машеньку от машины «скорой помощи» в отделение, не желая ждать санитаров с носилками, его дочь, судорожно рывками глотая воздух, вдруг напряглась из последних сил, замерла и через пару секунд внятно и совершенно отчетливо произнесла: «Трафарет».

Трафарет!

До операционной она не дожила, и это оказалось ее последним в жизни словом.

Бредом, как ему показалось, на который он даже не удосужился обратить внимание, сплющенный и раздавленный свалившейся на него планетой горя. Он вообще тогда отключился от реальности, воспринимая окружающую действительность лишь фрагментами и через размытый бедой одноцветный фильтр оттенка сепии. Наверное, поэтому и жену не уберег. Лизоньку. Понимание чего и добило его окончательно.

А потом… снова всплыло это странное слово.

Трафарет.

При чем тут трафарет?

А ведь в нем, скорей всего, – ключ! И призрачная надежда на возмездие как способ унять эту долгоиграющую и неутихающую боль в груди.

Трафарет.

Это – гораздо больше, чем просто пустота! Да это – практически все. Ибо ничего другого для возвращения его к жизни у него больше и не осталось. Только это слово.

И… место, где нашли без сознания его Машеньку теплым июльским вечером – на одной из скамеек сквера у основания Синопского спуска.

На «таблетке»!

Уже что-то…

И он начал копать. Как одержимый. Как сорвавшийся с цепи бешеный пес. Как дьявол! В таком состоянии он и встретил меня, странного студента, который трется с непонятным интересом у пресловутой «таблетки», да еще и в поздний час. Как только я цел остался – неизвестно…

В общем, ничего из выше рассказанного я, разумеется, пока еще тогда не знал.

Да, собственно, и знать ничего не мог в тот самый момент, когда увидел протянутую ко мне руку и услышал:

– Зови меня… Аниськин.

Не знал, но руку все же пожал.

Видимо, почувствовал что-то… шестым чувством.

Аниськин ведь!

На следующее утро в технарь я шел налегке.

В смысле – вообще без конспектов, спасибо Аниськину. Понятно, что вчерашняя слежка должного результата не принесла. Мои надежды выйти на коварного похитителя священной тетради через Васю Кравсиловича накрылись медным тазом: когда мы с тезкой деревенского детектива после трогательного рукопожатия вернулись к углу театра – на «таблетке» уже никого не было. То есть абсолютно: ни бандита, ни бармена, ни… пафосного дядечки в длинном плаще и красивых штиблетах. Не было даже прохожих по причине позднего времени. Даже дождь закончился! А что, мочить больше никого и не надо уже…

На мой вопрос Аниськину, а не Трафарет ли это чуть ранее осчастливил нас своей персоной, он только плечами пожал. Разговорчивый наш. Будто бы именно я этого Трафарета домогался, как одержимый.

Вообще у меня сложилось впечатление, что этот горе-детектив своего Трафарета и сам в глаза не видывал. А задвигал мне: «Я знаю… у Трафарета все такие… барыга…» Ох уж эти ментовские прихватки!

По-любому – плакала моя любимая тетрадочка горючими слезами.

О чем я с чувством и поведал новоявленному товарищу, возможно несколько сгустив эмоциональный фон своего многословного повествования. Да, впрочем, ему было по барабану – железный ведь дровосек. Да и не ему скоро выходить на сессию, как на поле Куликово: скоро битва с Челубеем, а у тебя голая задница вместо кольчуги – тут и ужасный конец, и ужас без конца в одном флаконе. Два в одном!