Сергей Васильев - Сталь императора [litres]

Уникальные печи Фридриха Симменса, позволяющие существенно повысить качество изготовляемого стекла, как хрустальные вазы, заботливо перегружали из почтовых вагонов московские студенты – будущие технологи и мастера принципиально новой промышленной отрасли Российской империи. У каждого из них была своя мечта – самый мощный телескоп, самый точный микроскоп, самые надежные глаза отечественной армии и флота. Инженеры XX века готовились принять эстафету у инженеров XIX. История неумолимо уходила с известной императору траектории.

Два человека, сидящие напротив друг друга в роскошном кабинете императорского вагона, были из абсолютно разных миров. Эти миры, как планеты, крутились в одной Солнечной системе, но почти не пересекались в быту, отличаясь ценностями, манерами, привычками и даже языком общения. Один из них принадлежал к столбовым дворянам, известным своим родством с русским поэтом Лермонтовым, другой – купец «от сохи», происхождения самого невзрачного, неприметного, да к тому же глубоко провинциального – тобольского. Находясь в одном купе, каждый чувствовал себя так же неловко, как человек во фраке на городском базаре или в карнавальном костюме на званом приеме.

Сословные рамки Российской империи, словно ножом разрезающие живую плоть гражданского общества, вряд ли могут быть осмыслены и адекватно представлены в воображении человека XXI столетия. Чтобы рассказать об этом, постоянно приходится прибегать к аллегориям. Чувство неловкости, возникающее каждый раз в присутствии представителя не своего сословия, сейчас усугублялось грандиозным скандалом, разразившимся перед ними на перроне при встрече императора.

Когда адмиралы и офицеры расступились, пропуская невысокого человека, спешащего в вагон, стоящий у входа солдат не смог взять «на караул», чуть не выронив винтовку из задубевших рук.

Подхватив и вернув часовому оружие, император оглядел синего от мороза гвардейца, остановился, прищурил глаза и спросил:

– Как долго на посту?

– Больше часа, вашество, – просипел солдат, отчаянно пытаясь не стучать зубами.

– Начальника караула – ко мне! – тихо приказал император.

Подбежавшему с докладом штабс-капитану не удалось даже открыть рта.

– Почему солдат экипирован без учета погодных условий? – лязгнул, как поезд сцепками, голос самодержца.

– Ваше величество! Командующий сказал, что не положено… почетный караул… Как же тут?

– Я вам покажу – не положено! Командующего штаб-квартирой – ко мне! Начальник караула! Приказываю – на пост шагом арш!

Обалдевший штабс-капитан автоматически развернулся «кругом» и замер рядом с часовым.

– А ты, братец, – уже другим, участливым тоном продолжил император, – марш внутрь, прямиком на кухню и скажи, что я приказал – горячего чая с коньяком. Немедленно!

– Но ваше величество!

– Разговорчики!..

Командующий императорской штаб-квартиры генерал-лейтенант Олсуфьев ловко вывернулся из толпы придворных и, обозначив строевой шаг, отработанным движением бросил правую руку к срезу головного убора:

– Ваше императорское величество…

– Генерал, что это? – тоном, не предвещающим ничего хорошего, произнес монарх. – Что вы тут за показуху устроили за счет солдатского здоровья? Или вы думаете, что часовой, находясь в полуобморочном состоянии, будет способен оказать сопротивление злоумышленникам?

– Но ваше величество!..

– Молчать! Это не ваши игрушки, генерал! Это вообще не игрушки, а живые люди! Вам что-нибудь говорит формулировка «доведение караула до недееспособного состояния, сиречь – вредительство и косвенное покушение на жизнь монарха»?

Розовощекое, пышущее здоровьем лицо генерала моментально сделалось серым. Аресты, катящиеся с похожими обоснованиями зловещим колесом по столице, нарисовали придворному живописную картину его ближайшего будущего.

– Проверить караул на наличие простуженных и обмороженных, – тем временем сухо и лаконично сыпал командами монарх. – Заболевших – госпитализировать. Часовых на время несения службы обеспечить шубой и валенками. Если для этого надо пересмотреть регламенты и уставы – сделать немедленно! Об исполнении доложить. Вынужденный простой правительственного поезда вычесть из жалованья командующего штаб-квартирой!

Император поднял голову, окинул взглядом столпившихся на перроне и решительно шагнул к первой паре приглашенных:

– Господин Столыпин! Господин Балакшин! Спасибо, что нашли возможность приехать на аудиенцию. Из-за нехватки времени говорить будем по дороге. Впрочем, это и неплохо – под перестук колес легче течет беседа. Прошу пройти в кабинет и обождать – буду через десять минут.

Приглашенные послушно нырнули с февральского мороза в протопленный вагон. За ними потянулись другие участники путешествия, аккуратно обтекая оказавшегося «на часах» штабс-капитана и услужливо расступаясь перед генералом Олсуфьевым, рванувшим аллюром выполнять полученные предписания. Предупредительный флигель-адъютант распахнул дверь. Стюард поставил на стол дымящиеся стаканы с чаем и вазу с сушками. И с этого момента о приглашенных все забыли.

Ковенский предводитель дворянства Петр Аркадьевич Столыпин был вполне доволен собственной карьерой. В неполные тридцать девять лет – камергер, коллежский советник, что соответствовало воинскому званию полковника, да еще и с «Анной на шее». Четыре дочки в семье, любящая супруга и жутко беспокойный нрав, заставляющий взваливать на себя все новые обязанности и буквально фонтанировать инициативами. Предметом его особой заботы являлось Сельскохозяйственное общество, взявшее под контроль и опеку всю местную хозяйственную жизнь. Столыпин рьяно принялся за расселение желающих на хутора, за ликвидацию чересполосицы, закупил современные аграрные орудия и искусственные удобрения, ратовал за внедрение многопольных севооборотов и мелиорации. Не успокаиваясь чисто техническими вопросами, развивал, как мог, сельскую кооперацию. Вкладывался и в образование – открыл ремесленные училища и специальные женские гимназии.

Проводимые нововведения сразу же вызвали сопротивление крупных землевладельцев. На одном из заседаний князь Святополк-Четвертинский заявил, что «нам нужна рабочая сила человека, нужен физический труд и способность к нему, а не образование. Образование должно быть доступно обеспеченным классам, но не массе…» Столыпин дал резкую отповедь: «Бояться грамоты и просвещения, бояться света нельзя. Образование народа, правильно и разумно поставленное, никогда не приведет к анархии».