Анджей Сапковский - Сага о Рейневане. Башня шутов

— Не преминем донести, — спокойно пообещал Урбан Горн. — Удалой парень, сивый конь. Не проглядишь. И ни с кем не перепутаешь. Ну, бывайте, господа.

— А вы, господа, не знаете, случайно, — заинтересовался плебан Гранчишек, — вроцлавский каноник все еще в Стшелине обретается?

— Конечно. Судебными разбирательствами занимается у доминиканцев.

— А не его ли это милость нотариус Лихтенберг?

— Нет, — отрицательно покачал головой фон Рохов. — Его зовут Беесс. Отто Беесс.

— Отто Беесс, препозит [104] Старший из каноников капитула. при Святом Иоанне Крестителе, — забормотал священник, как только старостовы рыцари отправились дальше, а Дорота Фабер стегнула мерина. — Ох, суровый муж. Веееесьма суровый. Ох, рабби, зря надеешься. Вряд ли он тебя выслушает.

— А вот и нет, — проговорил Рейневан, уже некоторое время радостно улыбавшийся. — Вас примут, рабби Хирам. Обещаю.

Видя недоуменные взгляды, Рейневан таинственно улыбнулся. Потом, явно в хорошем настроении, соскочил с телеги и пошел рядом. Затем немного поотстал. И тогда к нему подъехал Горн.

— Теперь ты видишь, как все оборачивается, Рейнмар Беляу. Как быстро дурные слухи распространяются. По округе разъезжают наемные убийцы, мерзавцы типа Кирьелейсона и Вальтера де Барби, а ежели они убьют кого, то на тебя же на первого падет подозрение. Замечаешь иронию судьбы?

— Замечаю, — буркнул Рейневан. — И не только это. Во-первых, вижу, что вы все-таки знаете, кто я такой. Вероятно, с самого начала.

— Вероятно. А еще что?

— Что вы знали убитого Альбрехта Барта из Карчина. И даю голову на отсечение, едете вы как раз в Карчин. Или ехали.

— Ишь ты, — немного помолчав, сказал Горн. — Какой шустрый. И самоуверенный. Я даже знаю, откуда берется твоя самоуверенность. Хорошо, когда есть знакомые на высоких должностях, а? Вроцлавский каноник, например? Человек сразу начинает чувствовать себя лучше. И безопаснее. Однако обманчивое это бывает ощущение, ох обманчивое.

— Знаю, — кивнул Рейневан. — Я все время помню о вывороченном дереве, о настроениях и флюидах.

— И очень хорошо делаешь, что помнишь.

Дорога шла по холму, на котором стояла шубеница [105] Виселица в виде длинной перекладины на двух столбах. с тремя высохшими, как вяленая треска, висельниками. А внизу перед путниками раскинулся Стшелин с его красочным пригородом, городской стеной, замком времен Болеслава Строгого, древней ротондой Святого Готарда и современными колокольнями монастырских церквей.

— Ой! — заметила Дорота Фабер. — Там что-то происходит. Какой-то праздник сегодня, что ли?

Действительно, на свободном пространстве у городской стены собралась довольно большая толпа. Было видно, что со стороны ворот туда направляется народ.

— Кажется, процессия.

— Скорее мистерия, — отметил Гранчишек. — Сегодня же четырнадцатое августа, сочельник Успения Девы Марии. Едем, едем, Дорота. Поглядим вблизи.

Дорота чмокнула, мерин двинулся. Урбан Горн подозвал британа и взял его на поводок, видимо, понимая, что в давке даже такой умный пес, как Вельзевул, может потерять самообладание.

Движущаяся со стороны города процессия уже приблизилась настолько, что в ней можно было различить священников в литургических одеяниях, черно-белых доминиканцев, конных рыцарей в украшенных гербами яках [106] Накидка на латах в виде туники, чаще с вышитым на ней гербом владельца. , коричневых францисканцев, горожан в доходящих почти до земли делиях [107] Род длинного плаща, подбитого мехом. . И еще алебардистов в желтых туниках и матово поблескивающих капалинах [108] См. приложение II. .

— Епископское воинство, — тихо пояснил Урбан Горн, уже в который раз доказывая хорошую осведомленность. — А вон тот крупный рыцарь, тот, что на гнедой лошади с шашечницей на попоне, это Генрик фон Райденбург, стшелинский староста.

Епископские солдаты вели под руки трех человек — двух мужчин и женщину. На женщине было белое гезло [109] Свободная полотняная женская рубаха смертницы. , на одном из мужчин остроконечный, ярко раскрашенный колпак.

Дорота Фабер щелкнула вожжами, прикрикнула на мерина и на неохотно расступающуюся перед телегой публику. Однако, спустившись с холма, пассажирам телеги надо было встать, чтобы видеть что-либо. Значит, приходилось остановить телегу. Впрочем, все равно дальше ехать было невозможно, люди здесь стояли плечом к плечу.

Поднявшись во весь рост, Рейневан увидел головы и плечи приведенных к стене мужчин и женщины. И торчащие выше их голов столбы, к которым они были привязаны. Куч хвороста, нагроможденного под столбами, он не видел. Но знал, что они там были.

Он слышал голос, возбужденный и громкий, но нечеткий, приглушенный шмелиным гулом толпы. Он с трудом различал слова.

— Совершено преступление против общественного порядка… Errores Hussitarum… Fides haeretica… Разврат и святотатство… Crimen [110] Гуситский грех… Еретические посулы… Преступление. . Следствием установлено…

— Похоже, — сказал поднявшийся на стременах Урбан Горн, — сейчас здесь наглядно подведут итоги нашей дорожной дискуссии.

— На то смахивает, — сглотнул слюну Рейневан. — Эй, люди! Кого казнить будут?

— Харетиков, — пояснил, поворачиваясь, мужчина с внешностью попрошайки. — Схватили харетиков. Говорят, гусов или чегой-то вроде того…

— Не гусов, а гусонов, — поправил с таким же польским акцентом другой оборванец. — Жечь их будут за святотатство. Потому как гусей причащали.

— Эх, темнота! — прокомментировал стоящий по другую сторону телеги странник с нашитыми на плаще завитушками [111] По традиции паломники, отправляющиеся в Святую Землю, в Сантьяго-де-Компостелла (к могиле святого Иакова, самое популярное в средневековой Европе место паломничества) или к местночтимым святыням, отпускали бороду и облачались в паломническую одежду — калиги, коричневый или серый плащ, греческую шляпу с весьма широкими полями, обыкновенно украшенную раковинами. Раковина (улитка) считалась символом паломничества. Иногда паломники нашивали «улитки» на плащи или использовали собственно не самые раковины улиток, а символическое изображение завитушки. . — Ну, ничего же не знают. Ничего!

— А ты знаешь?

— Знаю. Хвала Иисусу Христу! — Странник заметил тонзуру плебана Гранчишека. — Еретики зовутся гуситами, а берется это от ихного пророка Гуса, а вовсе не от каких ни гусей. Они, гуситы, значицца, говорят, что чистилища вовсе нету, а причастие принимают обоими способами, то есть sub utraque specie [112] Под обоими видами. . Потому и называют их утраквистами [113] Гуситы, стоящие за умеренную социальную и политическую реформу церковной жизни в Чехии. .