Анджей Сапковский - Сага о Рейневане. Башня шутов

— Знаю. — Юстус Шоттель извлек из кошеля большой ключ. — И тотчас докажу, что твои задумки и советы принимаю близко к сердцу. Господин Шимон, достаньте, пожалуйста, из сундука и принесите пробные образцы ксилографий. Тех, что из библейской серии.

Унгер быстро управился.

— Вот. — Шоттель разложил листы на столе. — Все сделано моей собственной рукой, ученикам не давал. Некоторые готовы под пресс, над некоторыми еще работаю. Я верю, что твоя идея заслуживает внимания. И люди будут покупать. Нашу библейскую серию. Ну, пожалуйста, оцени. Оцените, господа.

Все наклонились над столом.

— Что это… — Зарумянившийся Рейневан указал на лист, на котором была изображена нагая пара в совершенно недвузначной позе и ситуации. — Что это такое?

— Адам и Ева. Видно же. А опирается Ева на Древо познания…

— Ага.

— А здесь, извольте взглянуть, — продолжал демонстрировать гравировщик, явно гордясь своей работой, — Моисей и Огарь. Здесь Самсон и Далила. Тут Амнон и Фамарь. Вовсе недурно у меня получилось. Верно? А это…

— Ого-го! Это что такое? Что за путаница?

— Иаков, Лия и Рахиль.

— А это… — заикаясь, проговорил Рейневан, чувствуя, что кровь вот-вот прыснет у него из щеки. — Это что… Это…

— Давид и Ионафан, — беспечно пояснил Юстус Шоттель. — Но это надо еще подправить. Переделать.

— Переделай, — довольно холодно прервал Шарлей, — на Давида и Вирсавию. Потому что здесь, холера, недостает только Валаама и ослицы. Сдержи малость воображение, Юстус. Его излишек вредит, как избыток соли в супе. А это не идет на пользу делу. Впрочем, вообще-то, — добавил он, чтобы задобрить немного обиженного художника, — bene, bene, benissime, maestro [249] Хорошо, хорошо, прекрасно, маэстро ( ит .). . Лучше, чем я ожидал.

Юстус Шоттель просветлел как любой тщеславный и обожающий похвалу артист.

— Видишь, Шарлей, я не бездельничаю и о фирме забочусь. И еще скажу тебе, что я установил очень интересные контакты, которые могут оказаться весьма выгодными для нашей компании. Понимаешь, «Под быком и ягненком» я познакомился с необычным юношей, способным изобретателем… Да что говорить, сам увидишь и услышишь. Я его пригласил. Он вот-вот подойдет. Ручаюсь, когда ты с ним познакомишься…

— Не познакомлюсь, — прервал Шарлей. — Я не хочу, чтобы этот юноша вообще видел меня здесь. Ни меня, ни моих спутников.

— Понимаю, — заверил после краткого молчания Шоттель. — Значит, ты снова вляпался в какое-то дерьмо.

— Можно сказать и так.

— Криминальное или политическое?

— Все зависит от точки зрения.

— Ну что ж, — вздохнул Шоттель, — такие времена. То, что ты не хочешь, чтобы тебя здесь видели, понимаю. Однако в данном случае твои опасения беспочвенны. Юноша, о котором я говорю, немец, родом из Майнца, бакалавр Эрфуртского университета. В Свиднице проездом. Никого здесь не знает. И не узнает, потому что вскоре уезжает. Есть смысл, Шарлей, с ним познакомиться, стоит задуматься над тем, что он изобрел. Это необычный, светлый ум, я бы сказал — мечтатель. Истинный vir mirabilis [250] Поразительный мужчина ( лат .). . Увидишь сам.

Громко и звучно разлился звон приходского колокола. Его призыв к Angelus [251] «Ангел Господень возвестил Марии…» Молитва «Ангел Господень» по древней традиции произносится трижды в день — утром, в полдень и вечером. подхватили колокольни остальных четырех свидницких храмов. Колокола окончательно завершили рабочий день — наконец умолкли даже работящие и шумные мастерские на Котельной улице.

Уже давно разошлись по домам художники и подмастерья мастерской Юстуса Шоттеля, так что, когда наконец явился обещанный гость, достойный знакомства светлый ум и мечтатель, в комнате с прессами оставались только сам мэтр, Шимон Унгер, Шарлей, Рейневан и Самсон Медок.

Гость действительно был человеком молодым, ровесником Рейневана. Школяр сразу признал школяра, знакомясь, гость поклонился Рейневану несколько менее чопорно, а улыбнулся несколько более искренне.

На пришельце были высокие ботинки из тисненой козловой кожи, мягкий бархатный берет и короткий плащ поверх кожаной куртки, застегивающейся на многочисленные латунные крючки. На плече висела большая дорожная торба. В общем, он больше походил на бродячего трувера, чем на школяра, — единственное, что указывало на академические связи, был широкий нюрнбергский кинжал, оружие, популярное во всех учебных заведениях Европы как среди студентов, так и у научной братии.

— Я, — начал пришедший, не ожидая, пока его представит Шоттель, — бакалавр Эрфуртской академии Иоганн Генсфляйш фон Зульгелох цум Гутенберг. Это несколько длинновато, поэтому обычно я сокращаю имя до Гутенберга. Иоганн или, как у вас принято, Ян Гутенберг.

— Похвально, — ответил Шарлей. — А поскольку я тоже сторонник сокращения вещей и предметов непотребно длинных, перейдем не мешкая к делу. Чего касается ваше изобретение, господин Ян Гутенберг?

— Печатания. Точнее — печатания текстов.

Шарлей равнодушно перелистал лежащие перед ним ксилографии, вынул и показал одну, на которой под изображением Святой Троицы значилось:

BENEDICTE POPULI DEO NOSTRO [252] «Благословите, народы, Бога нашего». Псалом 65; 8.

— Знаю… — слегка покраснел Гутенберг. — Знаю, господин, что вы имеете в виду. Однако рекомендую обратить внимание на то, что для изображения на вашей ксилографии этого не очень длинного, согласитесь, текста гравировщику надо было бы кропотливо резать по дереву два дня. И если он при этом ошибся хотя бы в одной букве, то вся работа пошла б насмарку. И пришлось бы все начинать сызнова. А если б понадобилось создавать гравюру, скажем, для всего шестьдесят пятого псалма, сколько б потребовалось времени? А на все псалмы? А на всю Библию? Сколь долго…

— Не иначе, как вечность, — прервал Шарлей. — Изобретение же вашей милости, как я понимаю, сводит на нет недостатки, присущие работе по дереву?

— В значительной мере.

— Любопытно.

— Если позволите, я продемонстрирую.

Иоганн Генсфляйш фон Зульгелох цум Гутенберг раскрыл торбу, высыпал содержимое на стол. И взялся за работу, громко описывая свои действия.

— Я изготовил, — говорил он и показывал, — из твердого металла кубики с отдельными литерами. Литеры на кубиках, как видите, вырезаны выпуклыми, я назвал это патрицей. Оттиснув такую патрицу в мягкой меди, я получил…

— Матрицу, — догадался Шарлей. — Это ясно. Выпуклые подходят к вмятым, как папа к маме. Слушаю дальше, господин фон Гутенберг.

— В углубленных матрицах, — продолжал бакалавр, — я могу отлить столько букштаб, то есть букв, сколько захочу. Вот таких, прошу взглянуть. Буквы, кубики которых идеально прилегают друг к другу, я укладываю… в соответствующем порядке… вот в эту рамку… Рамка небольшая, служит лишь для демонстрационных целей, но нормально, извольте взглянуть, она имеет размер страницы будущей книги. Как видите, я устанавливаю длину строки. Вкладываю клинья, чтобы создать ровные пробелы и отступы. Сжимаю рамку железной обоймой, чтобы все это у меня не рассыпалось… Смазываю тушью, той самой, которую используете вы… Можно попросить помочь, господин Унгер? Кладу под пресс… На этот лист бумаги… Господин Унгер, винт… И, пожалуйста, готово.