Александр Калмыков - На пути «Тайфуна»: На пути «Тайфуна». А теперь на Запад. Жаркий декабрь [сборник litres]

Ну вот, наконец объявили общее построение и отдали приказ выступать немедленно. Собирались бойцы недолго – похватали оружие с вещмешками, и всё. Правда, новички рассчитывали на фронтовые сто граммов, но Иванов, как опытный командир, приказал раздать их после боя, к немалому разочарованию новобранцев.

Неширокую реку, не сравнить с Волгой, пересекли быстро, а вот дальше идти было трудно. Вокруг все продолжало дымиться, в воздухе носилась сажа, а из черных воронок несло вонью сгоревшего тротила. От снега остались лишь мокрые лужи, как будто на всем берегу внезапно началась оттепель. Только оттепель эта была особенной, потому что вместе со снегом заодно растаяли и фортификационные сооружения. Вся земля вокруг была перерыта и перемешана с закопченными бревнами. Еще недавно накрытые несколькими накатами блиндажи и землянки теперь зияли открытыми ямами. Повсюду валялись обрывки одежды, амуниция, поломанное оружие, бутылки, консервные банки, бумаги и прочий мусор, оставшийся от немцев. Порой попадались обгорелые и разорванные на куски трупы, но сравнительно немного. В основном они, должно быть, погребены под развалинами блиндажей или засыпаны в своих окопах. К тому же введенный в заблуждение противник отвел с переднего края основные силы, бросив их к северу, и тем самым любезно ослабил оборону.

Хотя зрелище полного разрушения, царившего на левобережье Нарвы, было не очень приятным, но если мыслить на стратегическом уровне, то царивший здесь хаос означает, что наши войска смогли почти без потерь вклиниться во вражескую оборону. Настоящий укрепленный рубеж из нескольких полос немцы построить не успели, да и защищать его особо некому. Немецкие дивизии перемолоты по пути к Москве, утонули в болотах, остались навечно лежать в лесах или доживают свои последние дни в котлах. Новые, переброшенные из Франции части размазаны по всему фронту, а на эстонские батальоны надежды мало.

Пробравшись через полосу разрушений, мы быстро погрузились в ожидавшие нас машины, сразу тронувшиеся в путь. Дым, пыль и копоть еще не успели рассеяться, и водители осторожно вели грузовики по развороченной земле, объезжая обломки деревьев и воронки, пока не выехали на ровное поле. К Агусалу напрямик было не проехать, поэтому мы сначала повернули на юго-запад и, обогнув деревушку с непроизносимым эстонским названием, впрочем, помеченную на карте как «Верхнее село», выехали на наезженный зимник. По нему грузовики могли без труда разогнаться километров до тридцати в час, благо что танков с нами не было, лишь гремел гусеницами старенький «ганомаг», а из ротных и батальонных кошевок все заранее перегрузили в машины. Повозочные нагонят позже, а пока для нас главное скорость.

Километров через семь батальонная колонна вышла к шоссе, и у перекрестка дорог остановилась, в ожидании приказа следовать дальше. Задержка раздражала, и, страдая от безделья, мы начали осматриваться. Из «достопримечательностей» тут имелся лишь недавно построенный лагерь, представлявший собой пару бараков, обнесенных колючей проволокой. Интересно, что он тут делает? Концлагерь для евреев? Вряд ли, их в Эстонии жило не так уж и много, к тому же республика находилась дальше от границы, чем Латвия с Литвой, и большинство евреев успели эвакуироваться. Осталось меньше тысячи, и почти всех их немцы уничтожили уже в сорок первом, еще до Ванзейской конференции . Так что эстонцы могут похвастать тем, что они первыми решили еврейский вопрос, и Эстония стала первой территорией «Юдинфрей». Правда, надо заметить, что, в отличие от той же Литвы, еврейских погромов в республике не было. Эстонцы за двадцать лет независимости еще не успели полностью проникнуться шовинизмом. Однако без дела каратели не сидели, продолжая «воевать» с мирными жителями и военнопленными. Заодно немцы стали отправлять им эшелоны с литовскими, латвийскими и чешскими евреями. Каратели принимали новые жертвы с радостью, потому что палачи получали всю одежду и вещи расстрелянных и постоянно просили прислать еще.

Но что касается вот этого лагеря, то вряд ли жертвы повезут для казни так близко к фронту. Тогда, может, это трудовой лагерь для добычи горючего сланца? Но сланцедобычей немцы озаботились только в середине войны. А, теперь понятно, здесь рубили деревья для строительства укрепрайона, вон и штабеля бревен виднеются. К счастью, работы начались лишь недавно, и соорудить неприступную линию обороны, как в той истории, фрицы не успели. Ага, вот как раз бойцы, выставленные в охранение, кого-то поймали и ведут сюда для допроса. Сейчас все узнаем.

Я выскочил из машины, все равно в фанерной кабине не теплее, чем на улице, и присмотрелся внимательнее. Так это, оказывается, не пленного привели, а наоборот, узника. Вернее, узницу. Полковые разведчики Осипов и Смирнов осторожно вели под руки изможденную женщину, спотыкавшуюся на каждом шагу. На лице несчастной не отражалось никаких чувств, кроме обреченности и безмерной усталости. Хотя на ней и не было полосатой робы, как у заключенных концлагерей, но, судя по изодранной одежке, она наверняка была заключенной в этом лагере и валила лес, пока совсем не обессилела. Определить возраст я затруднялся, ведь после пережитого в концлагере даже молодые могли казаться стариками, но под лохмотьями платка у освобожденной виднелись коротенькие, в стиле «ежик», седые волосы.

Кто-то из водителей сочувственно присвистнул:

– Надо же до чего фрицы женщину довели, сволочи. А зачем ей волосы обрили?

Замполитрука Михеев укоризненно покачал головой.

– Боец, в вашей автомобильной роте что, политзанятия не проводят? Так сходите к нам на политинформацию и послушайте. Немцы собирают у заключенных волосы, чтобы набивать ими матрасы и отправлять в Германию для своих фрау.

Сам не так давно побывавший в плену, Михеев отнесся к узнице с сочувствием. Он развязал тесемки своей ушанки, собственноручно надел женщине на голову и усадил её на свое место в кабину грузовика.

Пока несчастную кутали в теплые вещи и кормили шоколадом, подаренным разведчиками, Осипов подошел к комбату и, указав на штабеля бревен, лежавшие на краю леса, тихо доложил:

– Там расстрелянные. Видно, фрицы убили тех заключенных, что послабее, чтобы не мешали им быстрее удирать. И похоже, что трупы собирались сжечь. Их положили на бревна и сверху еще дрова накидали. А женщина то ли спряталась, то ли её забыли. Она сама ничего не говорит.

Впрочем, политрук не терял надежды разговорить освобожденную узницу.

– Вас за что в лагерь посадили, вы партизанка?

Та лишь помотала головой, однако её глаза, поначалу пустые и потухшие, уже начинали светиться жизнью.