Дмитрий Калюжный - Грани сна [litres]

Больше он в Турцию не совался, но турки разбрелись по всему Ближнему Востоку так, что поневоле встретишь. Однажды жил в Персии, точнее – в одном небольшом шахрестане на северо-западе, названием Армаз. Был ювелиром при дворе наместника. В политику не лез, просто делал свою работу.

В его мастерскую часто забегали дети наместника: Анвар и Тигран. Нравилось им смотреть, как невзрачные куски металла и груды камней превращаются в богатую рукоять кинжала или сабли. И что же?! Когда отец их помер, Анвар, второй сын, прогнал имевшего все права Тиграна! И шаханшах утвердил это безобразие, потому что Тигран-то собирался отстаивать счастье своего народа, а Анвар наобещал увеличить взносы шахрестана в казну Тавриза, где тогда размещался двор шаханшаха. Кончилось тем, что Тигран исчез неведомо куда, а Анвар, обманув шаханшаха, продался туркам, которые пришли и ограбили ювелирную мастерскую Лавра!

Так что, опять же, личный опыт учил, что Турция столь же безжалостна, как и западные европейцы. Особенно к чужим. И те, и эти были одинаково уверены в своей исключительности и демонстрировали готовность убивать и мучить всех подряд. Впрочем, в некоторые эпохи жизнь там бывала вполне сносной.

– Турция, да, любит повоевать, – сказала ему Мими. – Может быть, поляки нападали на нас чаще, но с поляками мы хотя бы иногда заключали мир, а с турками его не бывало: только перемирия.

Это она отвечала на рассказ Лавра о жестокой Турции. Правда, рассказывал он ей свои сказки, не ссылаясь на личный опыт.

– Маршал Ататюрк взялся строить светское государство, – продолжала Мими. – Россия помогла ему – а надолго ли хватило его благодарности?

– Ты ведь с ним встречалась? – спросил он.

– Ну, как… Нас познакомили, а потом видела его только на митингах.

– Твоё мнение?

– Турок турком. Когда Армения воевала с Турцией, он, генерал, разрешил убивать мирных жителей. Позже пытался взять власть, и не нашёл ни одного союзника! Только Россия согласилась иметь с ним дело. Он получал от нас оружие, золото и патроны пароходами. Мы построили ему пороховые заводы! За это он пообещал разрешить в Турции компартию, восторгался Лениным… А получив то, что ему было надо, приказал убить всех турецких коммунистов! Одно слово: турок.

– Вот, значит, как, – протянул Лавр. – Всё, как всегда.

Они часто болтали о жизни на Востоке, и однажды вдруг перешли на «ты». Мамочка была очень недовольна. «Тоже, нашёл подружку», возмущалась она. Сокрушалась: «Жениться тебе пора». Вкрадчиво спрашивала: «А что у тебя с Ангелкой? Смотри, какая хорошая девочка». Или вспоминала Надю, парикмахершу в доме на углу с Покровкой. Надя строила Лавру глазки, но он был к ней равнодушен. А мамочка ходила в ту же парикмахерскую, только стриглась не у Нади, а у второго работника, Ивана Кузьмича, старого деда, инвалида по слуху. Его контузило чуть ли не в турецкую войну, и теперь он при разговоре орал, потому что не слышал самого себя. Когда делал мамочке причёску, орал ей, что чего это Лавр не заходит, Надя, мол, скучает.

…Теперь они сидели на кухне, перебирали гречку, и Мими рассказывала, сколько полезного для советско-турецких отношений сделал её муж, посольский сотрудник Иван Осипович Гаркави.

– Ни послы, ни Миша Фрунзе, ни остальные все ничего бы не смогли без аппарата посольства! – говорила она. – Работы в начале двадцатых годов было невпроворот. Мы с Иван Осиповичем ещё не были женаты… А теперь проклятый Ататюрк снюхался с империалистами, а моего Ваню арестовали! Будто он виноват…

Как ни странно, мимо внимания мамочки пролетела история знакомства Лавра с ещё одной «хорошей девочкой». И это было тем более странно, что начался их роман в библиотеке, прямо на глазах мамочки!

Девочка пришла посидеть со словарём немецкого языка. У неё дома был словарь, но такой, общего типа. А ей требовалось перевести экономический текст, да ещё не с немецкого на русский, а наоборот.

Звали её Октябриной, и Лавр – который в тот день зачем-то околачивался у мамочки – ах, да, он вёл электропроводку к двум новым столам, чтобы подключить настольные лампы – сразу её узнал. Она была приезжей из Рыбинска, работала в чайном магазине на Мясницкой, и вдобавок училась на вечернем отделении Института народного хозяйства, на торговом факультете.

Она тоже его узнала. Слово за слово – а в читальном зале особо не поболтаешь, даже и шёпотом, – сговорились, что он через часик зайдёт и проводит её домой. Жила она в Большом Комсомольском переулке. Там близко автобус № 3, ей удобно ездить в институт.

Проводил он её раз, второй, а потом и третий. Оказалось, она полезный ему человек! Потому что хорошо знает немецкий язык. Ей нужна языковая практика, и ему тоже. Он практиковался в языке немало, но тот немецкий, которым он пользовался в своих «снах», не соответствовал современным нормативам. Это была средневековая смесь немецкого со староголландским. Препод в Бауманке, который был из поволжских немцев, сразу его раскусил: его предки прибыли в Россию давно, когда немецкий язык ещё не развился, и все его родичи и соседи балаболили на ненормальном немецком. Этот препод освоил настоящий язык, стал учителем, и, естественно, бесился, когда Лавр пытался изображать из себя знатока. И, кстати, не верил, что Лавр – русский и москвич, а подозревал, что он тоже из поволжских немцев, но почему-то это скрывает.

Лавр учился уже на последнем курсе, и надо было ему подтянуть язык. И тут прямо подарок небес: нуждающаяся в языковой практике Октябрина!

Своё имя она не любила, а представлялась всегда Риной, как артистка Зелёная. «Не называть же себя Октей, правда?..» – говорила она. А Лавр в минуты нежности звал её Ко́тей. А она даже в минуты нежности требовала, чтобы он говорил на немецком языке.

Нередки были такие диалоги:

– Про Рину Зелёную знаешь анекдот? – смеясь, интересовался Лавр. – Будто Рина Зелёная изобрела прекрасное средство от бессонницы: надо считать до трёх. Максимум – до полчетвёртого.

– А теперь – то же самое скажи по-немецки, – требовала Рина…

Целый месяц они играли в эти игры, пока, наконец, и до мамочки дошло, что сынуля появляется во вверенной ей библиотеке аккурат в те часы, когда заканчивает свои занятия Октябрина Кузнецова.

– М-м-м… что ж, – сказала мамочка. – Вроде, она хорошая девочка. Интеллигентная.

А по мнению Лавра, главным достоинством интеллигентной девочки было то, что она не требовала немедленного замужества, хотя иногда намекала…

– Какой суд? На что я надеялась! – плакала Мими. – Убили, и всё. Мерзавцы. И ведь как подгадали: практически в тот же день, когда умер Ататюрк. [112]

– Хоть какую-то вину приписали? – спросил Лавр.

– Как мой Ваня может быть хоть в чём-то виноват?.. Боже, боже мой!..