Татьяна Смородина - Фехтовальщица

– Люс нужно в дом перевести. Тут теплее, и отдых ей нужен.

– Эк, удумала! Кто ж ее переведет? Мишо не пойдет на это.

– Я с ним поговорю.

– Поговори, раз ум потеряла.

Мишо, когда Женька пришла к нему, парил ноги в медном тазу. Услышав ее просьбу, он сначала наотрез отказался делать что-либо для больной прачки, тогда фехтовальщица решила зайти с другой стороны и сыграть на его набожности, – она напомнила, что он все-таки хозяин и должен беречь, вверенных ему Богом, работников.

– А иначе, зачем ходить каждое воскресенье в церковь, сударь? Что вы скажете Создателю в тот день, когда вам придется встретиться с ним наедине?

Мишо хмуро посопел мясистым носом, однако все-таки смягчился и позвал Клемана. Тот с неохотой, но подчинился. Он был явно недоволен тем, что его принудили проявить заботу о тех, о ком проявлять заботу здесь не приходило в голову. Еще больше раздражало будущего наследника то, что в дела прачечной вмешивается какая-то работница.

– Вы поступаете опрометчиво, отец, – из полуприкрытой двери услышала фехтовальщица.

– Помолчи, ты поймешь меня тогда, когда сам станешь больным и старым.

Люс получила неделю отдыха, более сытное питание и место в утюжильной, где жила Марсена. Амлотте было велено давать ей целебное питье в течение дня. Кухарка поворчала, но помочь не отказывалась, зато, переселяясь на место Люс, последними словами бранилась Марсена.

– Это ж надо, а! И на ярмарке такую комедь не увидишь!

Наблюдая эти неожиданные перемены, Тибо и Пакетта от души хохотали. События, развернувшиеся вокруг Люс, у обеих ничего не затрагивали: у одной – ума, у другой – сердца.

Беранжера вместе с Бригиттой помогли больной подруге устроиться в утюжильной, а потом собрались вместе со всеми внизу погреться у жаровни. Марсена продолжала ругаться, а Бригитта смеялась.

– Вот-вот, попробуй наши квартиры, чернявая! Зад-то поморозишь теперь!

– Ничего, ее скоренько наш Жиль в сарайчике обогреет! – сказала Амели.

– Заткнитесь, дуры! – рявкала Марсена и зло дымила трубкой. – Я вон лучше штаны вздену, как эта ваша Жанна Пчела, чтоб ей пропасть!

Теперь смеялись все. Фехтовальщице тоже стало весело. Усталость, накопленная за несколько дней стирки, ушла в хлопоты уходящего дня, и девушке стало казаться, что теперь она вполне может повернуть свой сюжет в мирную сторону. Ход ее корабля начал выравниваться, штурвал слушался рулевого, и у нее появилось законное чувство власти над океаном, однако она еще не понимала, что это была власть только над кораблем.

К вечеру прачки ушли в «Дикую пчелку», а Женька, сославшись на желание поспать, поднялась к себе.

– Вот-вот, поспи. Завтра за себя и за Люс работать будешь, – усмехнулась Марсена.

Фехтовальщица убрала с ларя тюфяк, разложила на нем бумагу, приготовила перо и начала писать: «Я с детства любила свободу, шпагу и справедливость. Мой отец научил меня поединку, а мать добру. Однажды я покинула дом и отправилась искать всему этому применение». Девушка старалась писать аккуратно, чтобы не запачкать пальцев. Чернила плохо отмывались, и это невозможно было скрыть в прачечной. Аккуратной ей нужно было быть и в содержании. О себе она не беспокоилась, но хорошо понимала, что некоторые имена и события в этом повествовании упоминаться пока не должны.

Следующая неделя началась, как обычно, с гортанного крика Беранжеры, поднимающей прачек к работе и продолжился той же чередой тяжелых отупляющих будней. Трудно было не только писать что-то, но даже думать, однако фехтовальщица не сдавалась и настойчиво двигала свой литературный замысел вперед, как ту тележку с бельем, которую толкала вместе с прачками не один раз на дню. Она даже стала просыпаться раньше, чтобы успеть написать еще одну главу при дневном свете. Вскоре ее настойчивость была вознаграждена, – фехтовальщице, сам того не ведая, помог Мишо. В пятницу он позвал ее к себе и спросил:

– Амлотта сказала, что ты грамоте разумеешь. Это так?

– Так.

– Я поговорил с Клеманом. Он тебя на развоз поставит.

– А… Пакетта?

– Пакетта на стирку вернется. Иди к Анне. Она тебе одежу почище даст и другие башмаки. Завтра и поедешь. Клеман расскажет, что делать. За работу будешь в два раза больше получать и еще даровые. Ну что смотришь? Не рада, что ли?

– Я рада, но…

– Не согласна, что ль?

– Нет, я согласна.

Женька сама не знала, радоваться или нет, поднимаясь наверх по ступенькам чье-то сломанной судьбы, но неожиданное решение Мишо было на руку, так как возможностей работы над рукописью становилось больше. «В конце концов, я ведь здесь не навсегда, и Пакетта еще успеет вернуться на свое место».

– Теперь благодари и иди, работай, – сказал Мишо и протянул руку для поцелуя, но Женька только поклонилась. – Что, не хочешь?

– Можете меня уволить, сударь.

– Ну, это я всегда успею.

Перевод Женьки на развоз вызвал вторую гремящую волну известного шума в прачечной. Пакетта теперь не смеялась, а ревела, Бригитта хохотала, а Марсена опять, словно разбуженный вулкан, угрожающе пыхала трубкой.

– Ну, шельма! Ну, шельма!

В воскресенье Женьку посетил Лабрю. С ним был слуга, который тащил новый тюфяк, одеяло и теплый плащ.

– Это от господина де Санда, – пояснил он.

Мишо, узнав о благодеяниях, которыми балует его работницу какой-то парижский дворянин, недовольно подвигал бровями и предупредил:

– Смотри, не оступись, грамотная, а то, не ровен час, сама себя переумничаешь. На таких, как ты дворяне не женятся, а с пузом оставить могут. Погоди спешить, может, по себе еще жениха найдешь.

Женька тоже призадумалась, но о другом, – не совершает ли она ошибку, решив уехать с де Сандом? На пике этого сомнения девушка не выдержала и обратилась за советом к Лабрю.

– Вы решили правильно, вам опасно находиться в Париже, – поддержал ее врач.

– Но… я ведь еще замужем, сударь. Уехать с другим мужчиной это… это будет как-то не по-божески, что ли.

– Как будто все остальное, что вы делаете, по-божески, – мягко усмехнулся Лабрю. – Или… или вы просто все еще любите Генриха де Шале?

Женька хотела ответить, но почему-то не смогла. В носу неприятно защипало, а глаза повлажнели.

– Ну-ну, – привлек к себе девушку умный лекарь. – Я понял, понял, – сказал он, как кошку, поглаживая ее по согнувшейся спине.

– И… и у меня будет ребенок, Лабрю.

– Да-да, я уже догадался.

– Скажите об этом Даниэлю, пусть больше не приезжает.

– Сомневаюсь, что это его остановит.

Женька отстранилась от врача. Влага с ее глаз испарилась.

– Так или иначе, но я не могу уехать, пока не закончу «Записки» и… и еще я хочу заняться этой прачечной, – решительно сказала она.