Татьяна Смородина - Фехтовальщица

Женька не хотела наклоняться, но, взглянув в горящие вечерними сумерками, глаза Дворцового Насмешника, послушалась… Губы тотчас наткнулись на губы, будто случайно нашли удобное положение, и фехтовальщица окончательно удостоверилась в том, что действительно «умирает»…

Пришел Лабрю. Мягко удалив девушку от ложа, он пригласил в помощники Цезаря и занялся раненым. Рана, в самом деле, оказалась не смертельной.

– Но следить за ней нужно, – предупредил лекарь. – В таких случаях всегда есть опасность воспаления и последующей лихорадки. Иногда приходится отнимать ногу, чтобы спасти жизнь пациента. Вы будете смотреть за господином де Шале, сударыня? – спросил Лабрю фехтовальщицу.

– Да, сударь.

– Тогда приготовьтесь. Его милость будет абсолютно невыносим этой ночью.

– Что мне нужно делать?

– Посматривайте за ним и давайте пить, но лучше воды, а не вина, а то его милость совершенно разбуянится. Утром ему станет лучше, через день-другой он уже сможет ходить, через неделю танцевать, через две будет снова готов показать себя как мужчина. Я же, полагаю, что сделал все возможное, чтобы его милость снова досаждал вам своим вниманием, сударыня.

Лабрю омыл рану, смазал ее края какой-то вонючей мазью и аккуратно перевязал ее бинтом.

– Я зайду завтра, – пообещал он. – Хочу взглянуть, насколько его милость измучает вас ночью.

Де Шале засмеялся.

– Забавный лекарь, – сказал он, а Лабрю поклонился и ушел.

– Вас не будут искать? – спросила девушка, снова присев рядом.

– Нет. Я давно не мальчик и частенько не ночую дома.

– А король?

– Да, король… Цезарь, спустись в экипаж и принеси бумагу, перо и чернила.

Цезарь пошел вниз, а Женька, глядя на лицо фаворита короля, раздвоенное светом свечи на темную и светлую сторону, спросила:

– Король знает, что вы таскаетесь в «Тихую заводь»?

– Знает. Иногда вещицы оттуда я перепродавал ему с наценкой. Вот об этом он не знает.

– Не знает, что вещи краденные?

– Не знает о том, что с наценкой. Он бы непременно взбесился.

Цезарь принес бумагу и перо. Де Шале написал записку и отправил пажа вместе с ней и экипажем в Лувр.

– Что вы написали? – спросила фехтовальщица.

– Я написал, что защищал Марию Гонзалес от врагов, ранен и нахожусь у нее.

– А если король приедет сюда?

– Не приедет. Его день расписан по часам, и посещение парижских гостиниц в нем не значится. Единственное, что он может сделать, это прислать своего лекаря, но я приписал, что лекарь у меня уже есть. Приляг со мной, ты устала.

Женька осторожно пристроилась с краю кровати и, подложив руку под голову, стала слушать новые рассказы из странной жизни своего нечаянного спутника. Истории его кутежей и развлечений отдавали душком уже не жареной, а попросту протухшей рыбы, но, как и прежде, он ничего не стыдился, а напротив, даже щеголял этим душком как особым остромодным ароматом своего аристократического костюма. Делал ли он это нарочно, или действительно так считал, фехтовальщица понять не могла. Когда он уснул, она тихо переместилась на ларь, будто всерьез боялась запачкаться теми нечистотами, по которым, мягко ступая в дорогих сапогах, ходил этот расторможенный аристократ.

Лабрю не ошибся, и Женька, в самом деле, провела довольно мучительную ночь. Цезаря не было, поэтому все, что причиталось на его долю, досталось ей. Она спала урывками, как, впрочем, и де Шале, которому надо было, то пить, то поправить подушку, то повернуться на другой бок, то подать горшок. Помимо этого он постоянно ворочался, стонал, а после полуночи стал бормотать нечто совсем невнятное. Женька испугалась, – она вспомнила про воспаление, лихорадку, ампутацию ноги и побежала за Лабрю.

Лекарь пришел, потрогал ногу, лоб, посмотрел зрачки, пообещал, что к утру жар спадет, зевнул и снова ушел к себе.

Женька присела рядом с кроватью и вздохнула. Ухаживая за фаворитом короля, она не чувствовала ни жалости, ни любви, ни, тем более, восторга, как не чувствует всего этого к своему будущему ребенку роженица, тем не менее, девушка делала все, что могла, продолжая спать поверхностно, чутко вслушиваясь в приглушенные бормотания, стоны и просьбы.

В восемь утра проверить самочувствие обоих зашел Лабрю. Осмотрев раненого, он сделал несколько рекомендаций. Женька слушала врача, потирая припухшие глаза и засыпая на ходу. Де Шале выглядел не лучше и с самого утра начал капризничать как ребенок, отчего фехтовальщица даже прикрикнула:

– Хватит, в конце концов, сударь! Что вы ведете себя как маркиз?

– А я и есть маркиз, – удивленно приподнял брови фаворит короля.

– Ах, да… – поморщилась Женька, от усталости забывшая статус своего ночного мучителя.

Трудная ночь, таким образом, перетекла в такой же мучительный день. Завтрак, в первую очередь, нужно было подать фавориту короля, горшок тоже, потом ему искали цирюльника, брили и одевали. Женьке хотелось все бросить и лечь спать, однако, дивясь сама себе, она продолжала исполнять его прихоти, терпеливо сносить неудобства их совместного существования и думать над тем, зачем ей все это надо. Около полудня вернулся Цезарь и передал, что король обеспокоен.

– Его величество опасается, что вы не сможете принять участие в балете, ваша милость, – сказал он Генриху.

Маркиз заверил его, что беспокоиться не стоит и послал пажа в Лувр с новой запиской для короля.

– Вы танцуете в балете? – удивилась фехтовальщица.

– Я всегда танцую в балетах короля.

– Что значит балет короля?

– Это значит, что он написал музыку, занимается постановкой и сам танцует в нем Кошку.

– Кошку?

– Да, черную.

– А почему не кота?

– Король любит странные роли.

– А кого танцуете вы?

– Полнолуние. Я должен был танцевать Поэта, но его величество рассердился на меня из-за Булонже и отдал роль де Бону.

– Вы хотите сказать, что снова я виновата?

– Конечно, и теперь я мщу вам за это.

– Я так и подумала. А как называется балет?

– «Твари, или Причудливые деяния в ночь Полнолуния».

Когда вернулся Цезарь, Генрих решил съездить на мессу. Женька ехать с ним не собиралась.

– Я хочу спать, Генрих.

– Забудьте об этом! Я не дам вам проспать ваше счастье. Собирайтесь-собирайтесь. Цезарь, прикажи Аманде собрать нам корзинку в дорогу. Она знает, что нужно.

Чтобы не привлекать лишнего внимания, де Шале велел кучеру ехать в небольшой храм на окраине города, который столичная аристократия обычно не посещала. При экипаже были два лакея. Когда подъехали, они внесли маркиза в церковь на руках и посадили, повинуясь его приказу, на дальнюю скамью. Женька устроилась рядом.

В храме было малолюдно, но священник читал проповедь по всем правилам. Под его тягучий ровный голос фехтовальщицу стало клонить в сон, но де Шале и тут не дал ей покоя.