Олег Северюхин - Ваше благородие [litres]

– Обязательно посмотрю, – пообещал я, и тут нас пригласили в актовый зал.

В почтительной тишине председатель комиссии зачитал приговор, что я успешно сдал экзамены за курс Томского императорского университета и мне присваивается квалификация кандидата физико-математических наук, что настоящим дипломом с подписями членов государственной комиссии и государственной печатью удостоверяется.

Аплодисменты. А я был счастлив. Поздравления. Небольшой фуршет, устроенный департаментом просвещения в честь собравшихся и, естественно, кандидата.

Членами комиссии были такие же Скульдицкие и интересовались вопросами футурологии в различных областях. И я, как Иван Александрович Хлестаков, фантазировал налево и направо.

– А что вы думаете о катренах господина Нострадамуса? – спросил меня председатель комиссии. – Насколько они прорицательны и соответствуют действительности?

– Я приношу глубочайшие извинения перед присутствующими здесь нострадамоведами, если такие есть среди нас, – сказал я, – но в его катренах нет ничего такого, что указывало бы на точность его намеков. Все, о чем он пишет, относится к концу двадцатого и началу двадцать первого века, и мы, увы, не сможем проверить их достоверность, возможно, что нашим потомкам доведется узнать истину, и еще неизвестно, будет ли эта истина истиной. Прорицателем может стать любой выпускник классического университета, имеющий познания в изучаемых областях. Например, медики, коими силен Томский императорский университет, может быть, первыми будут пришивать оторванные руки и ноги, пересаживать сердца и другие человеческие органы. Физики создадут ракету, наподобие тех, которые применяли генерал Засядько и полковник Внуков в турецкой кампании 1828 года при осаде Браилова и Варны, и полетят на ней на Луну или на Нептун, чего не мог даже представить себе господин Нострадамус. Я верю в науку, и наука способна на такое, что даже не укладывается в сознании сегодня самых просвещенных людей.

Мои слова снова были встречены аплодисментами.

– Куда направите свои стопы, надев академический знак? – спросил меня председатель комиссии.

– Думаю посвятить себя военной службе, – сказал я.

– Как?! – воскликнул действительный статский советник. – Да если бы я это знал заранее, я бы никогда не позволил вам сдавать экзамен за университетский курс.

– Почему? – удивился я.

– Вы что, не знаете поговорку: учись, студент, не доучишься – офицером станешь, – сказал до глубины души расстроенный директор департамента просвещения.

– А как же поручики Михаил Лермонтов, Лев Толстой и Александр Куприн? – парировал я. – А подпоручик Достоевский? А генерал-композитор Цезарь Кюи? А мичман клипера «Алмаз» Николай Римский-Корсаков? А прапорщик Модест Мусоргский? А полевые кухни подполковника Турчановича, известные на весь мир? А первый русский фотограф подпоручик Греков? Я мог бы продолжать и дальше, но я хочу сказать, что образованный человек на любом поприще может умножить славу России и не посрамить звание русского интеллигента.

И снова аплодисменты. Чего-то я разошелся.

Дома меня ждали Марфа Никаноровна, Иннокентий Петрович и Иванов-третий, который сверкал новенькой третьей звездочкой коллежского секретаря.

Мне преподнесли заблаговременно заказанный у ювелира серебряный знак об окончании императорского университета: белый ромб с синим крестом, увенчанный золотым имперским орлом.

– Мы верили, что защита пройдет на «ура», – сказала Марфа Никаноровна. – С днем рождения тебя!

День с поздравлениями закончился быстро, как и осень в Сибири, наступающая очень быстро.

– Я боюсь, что тебя пошлют служить в какую-нибудь Тмутаракань, – говорила Марфа Никаноровна, лежа на моем плече. – Как я смогу поехать за тобой туда?

– Давай не будем торопиться, – сказал я, – я еще не начал служить, а ты уже собираешься куда-то переезжать. Да и с твоей учебой надо решать. Учиться нужно обязательно, а мы друг от друга никуда не денемся.

Десятого сентября во вторник я пошел в военное присутствие, это что-то вроде военного комиссариата, подавать прошение о поступлении на военную службу.

Меня, вероятно, уже ждали, так как воинский начальник заглянул куда-то в записи, принял от меня прошение и отправил к старшему писарю для заполнения необходимых документов.

Старший писарь в чине старшего унтер-офицера нестроевой службы (от строевого отличался тем, что унтер-офицерский галун был нашит не по верхней части воротника, а по нижней) дал бумагу для написания прошения, образец прошения и бланк анкеты.

Анкету и прошение я заполнил быстро. Написал, что хочу служить вольноопределяющимся. В анкете было много пунктов про вероисповедание, про образование, семейное положение, награды и прочее. Для человека, который на своем веку заполнял десятки анкет, это дело быстрое.

Старший писарь проверил заполненные мною документы, положил их в отдельную папочку, витиеватым почерком надписал мои ФИО, то есть фамилию, имя, отчество и выдал мне направление на медицинскую комиссию.

С медицинской комиссией с помощью Иннокентия Петровича проблем не было. По всем показаниям жив, здоров и годен к воинской службе.

Справку отнес в воинское присутствие и отдал знакомому уже старшему писарю. Он приобщил справку к моему делу и сказал, что о времени и месте моего призыва меня проинформируют.

В четверг почтальон принес мне повестку о прибытии в понедельник в военное присутствие.

В понедельник пошли вместе с Марфой Никаноровной. Мне вручили наряд на обмундирование и отправили на вещевые склады, находящиеся неподалеку от кадетского корпуса. После обмундирования мне надлежало прибыть к начальнику кадрового отделения корпуса.

Рассказывать, что и как происходило на вещевом складе, не буду. Мой университетский знак и георгиевская медаль делали сговорчивыми кладовщиков, находившихся на статской службе, а уверенное обращение с формой и командирские повадки ставили в тупик заслуженных тыловиков.

А когда я ловко пришил подворотничок к гимнастерке, то все стали считать, что я из старых вояк, и поэтому мне нашли готовые погоны вольноопределяющегося, обшитые черно-бело-коричневым гарусом.

То, что положено призывнику, называется приданым и помещается в матрацовку, то есть в чехол для матраца: там постельное и нательное белье, котелок, ложка и прочее, и прочее. Я потом это опишу.

На извозчике мы доехали до кадетского корпуса, и там я попрощался с Марфой Никаноровной, пообещав в самое ближайшее время дать о себе знать.

Оставив приданое у часового у ворот, я отправился в административное здание корпуса доложиться о прибытии.