Павел Кольцов - Чем я хуже?

— А мне почему-то чудится, такие вот завороты памяти странные, что там какой-то другой институт будто бы находится. Харьковский политехнический, ХПИ…

— Ну, Саня, это правильно вспоминаешь. Но пока еще не все. Когда-то он так и назывался. Харьковский политехнический институт, ХПИ. А потом, я точно не помню в каком году, его разделили по факультетам на отдельные институты. Три из них остались на прежней общей территории. Наш механико-машиностроительный, ХММИ; химико-технологический, XXТИ и электротехнический, ХЭТИ. А еще три института перенесли в другие места. Вспоминаешь?

— Нет. Этого не помню. Только ХПИ почему-то в памяти всплыло. Ладно. Тебе в институте учиться, а мне бы, Клава, вначале хоть бы научиться по новой полуторку водить… Да и в быту правильно себя вести, не быть посмешищем…

— С полуторкой тебе твой Колька с удовольствием поможет. И ваш начальник Палыч, уверена, ни в чем тебе не откажет. А с бытовыми вопросами — я. Не вспомнишь — так заново научишься. А вообще, знаешь, Сань… Ты, если честно, после аварии как-то изменился. Дело даже не в том, что ты ничего не помнишь, а в том, что ты каким-то другим стал… В манерах, в характере… Вот рука, — Клава погладила его широкую огрубелую ладонь с въевшейся чернотой от машинного масла и железа, — твоя. Лицо — твое. Голос — тоже твой. Запах… А в целом — что-то незнакомое… Ты не обижайся, но я говорю, как я это чувствую.

— Да я и не обижаюсь, — опустил глаза «Сань». — Я тебя понимаю. Только что мы с этим будем делать? Хочешь, я могу на время в заводскую общагу обратно перебраться, если тебя смущаю.

— Ну, вот, все-таки обиделся. В какую это общагу ты от родной жены собрался? Не дури.

— Да я только ради тебя так сказал… А хочешь и я тебе что-то скажу?

— Хочу. Говори.

— Ты только не обижайся, на то, что услышишь. Я ведь действительно тебя забыл. Ты для меня сейчас не привычная жена, а красивая добрая и замечательная, но совершенно незнакомая девушка. Я, можно сказать, сейчас заново с тобой знакомлюсь. И пока даже как-то тебя стесняюсь.

— Сань, а ты и выражаешься как-то по-книжному, более образованнее, что ли… Раньше ты так не говорил. И не материшься совсем… За весь вечер ни одного соленого словца я от тебя не услышала. Так это я что, тоже с чужим парнем сегодня спать буду? — жарко хихикнула Клава. — Я, вообще-то, женщина порядочная, мужу своему не изменяю. Замуж выходила не тронутой… Ладно, не куксись. Что ж теперь делать остается? Придется изменить мужу вчерашнему с мужем сегодняшним.

— Клава, — потупился «Сань», — ты извини, но, боюсь, что сегодня у меня с этим делом , может и не получиться. Тоже последствия аварии, думаю.

— С «карданом», как ты его называл, проблемы? — встревожилась Клава.

— Именно, — улыбнулся про себя такому шоферскому названию этой части тела Алексей Валентинович. — Что-то он у меня после аварии вверх не идет.

— Ты им не стукался?

— Вроде, нет.

— А что врачи сказали?

— Я им на это как-то не жаловался. Постеснялся. Может, со временем, и само пройдет.

— Ладно, Саня, я дома сама все проверю. Может, прямо сегодня и пройдет. Вот посмотри на меня. Скажи, ты меня любишь?

— Люблю, — покривил душой «Саня», но и полностью равнодушным к этой обаятельной молодой женщине, доверчиво прильнувшей к нему мягким теплым телом, он уже не был.

— Кстати, — переменила тему Клава, — а ты, как из больницы вернулся, и не курил ни разу.

— Да ты знаешь, что-то мне и не хочется совсем. Думаю, теперь уже и не буду.

— Да ты что? Как это не будешь? Все нормальные мужчины курят.

— Так не хочется мне. Опять же, у курящих людей запах плохой изо рта. Одежда табаком прованивается. И, говорят, для здоровья шибко вредно.

— А откуда ты это все знаешь? Ты ведь ничего не помнишь?

— Сам не знаю, откуда. Вот знаю и все. Меня когда врач психиатр в больнице обследовал, тоже удивлялся: математику помню, слова и многие понятия помню, а события, со мной произошедшие — нет. Мозг человеческий, сказал он мне, еще до конца не изучен. Так то!

— Так ты что, серьезно курить бросишь? Не солидно будет. Тебя товарищи засмеют.

— Не думаю, — демонстративно почесал свой правый арбузоподобный кулак «Саня».

— И то верно. Разве что за спиной, чтобы ты не слышал.

— А на это мне наплевать с высоко вышки и растереть. Если ума у них нет — пусть за спиной втихаря обсуждают. Буду я на мнение дураков внимание обращать. Обойдутся. Ты мне лучше скажи: тебе разве приятно было с «пепельницей» целоваться.

— Да я как-то и не думала об этом. Целовалась с тобой — и все. Ведь все мужики и парни курят. Что ж с этим поделаешь? Это как-то естественно. Батя мой с малолетства курит, все соседи-мужчины курят, на заводе, что рабочие, что инженеры — тоже. Вот приличной девушке или женщине курить не положено: иначе сразу у окружающих мысли в голову лезут, что она или, так сказать, легкомысленная или мужеподобная.

— Насчет курения понял. Но все равно не буду. Некурящего не выгонишь?

— Нет, конечно, — приластилась мягкой щекой к его плечу Клава. — Я тебя никуда теперь не отпущу и никому не отдам. Не хочешь — не кури. Может, это действительно будет лучше. И для меня тоже. Ну, что, Саня, отдохнул? Тогда пошли домой. Мне утром на работу, а тебе в поликлинику.

Когда у себя в комнате, потушив свет и раздевшись каждый у своего стула, они легли в общую кровать, смутно белеющую накрахмаленной простыней сквозь темноту (Клава в ночной сорочке, а «Саня» в длинных черных сатиновых трусах), все благие намерения Алексея Валентиновича не спать с чужой женщиной, были наголову разбиты доставшимся ему молодым телом Нефедова. Любопытная рука Клавы обнаружила у мужа привычную реакцию «кардана», и отговариваться нездоровьем дальше было бы просто глупо. Мысли о прежней жене и муки совести растворились без остатка в нахлынувшем естественном возбуждении.

— Клава, — шепотом спросил Алексей Валентинович, уже смирившийся с неизбежным, — ты говорила, что мы с тобой детей пока не планируем. А как предохраняемся? Напомни, пожалуйста.

— Глупенький, — ласково обняла его уже скинувшая и сорочку горячая Клава, — какие вопросы заботливые задаешь. Напоминаю: обычно ты просто вытаскиваешь свой «кардан» из меня раньше времени. Но сегодня и еще три дня, мы можем совсем об этом не заботиться… У меня такой период — что безопасно. Не забеременею.

— Понял, — печально вздохнул неизбежному «Саня»; выкинул из-под одеяла, промахнувшись мимо стула, последнюю деталь своего туалета и, как в сладкий омут, бросился в незнакомые жаркие объятия новоявленной молодой жены.

Этой ночью они взаимно удивляли и радовали друг друга: она — молодым, статным и ласковым, хоть и не очень опытным в вопросах взаимного удовольствия телом; а он — своим умением, почерпнутым в более просвещенном на эту тему времени. Сон еще не успел сморить их окончательно, как темная улица за окном внезапно осветилась фарами проезжающей машины, через открытую форточку пророкотал двигатель. Но машина не проехала мимо — она остановилась прямо напротив их подъезда. Шофер выключил фары и заглушил двигатель. Излишне гулко в ночной тишине застучали железом бесцеремонно, без оглядки на спящих жильцов, захлопываемые дверцы. Кто-то прокурено прокашлялся и громко сплюнул. По асфальту самоуверенно протопали сапоги нескольких человек. Захрипела не смазанными петлями, а потом оглушительно грюкнула притянутая обратно витой пружиной дверь подъезда. Кто приехал, Алексей Валентинович догадался без объяснений. У обнявшихся супругов в унисон заколотились встревоженные сердца, сон исчез, как не бывало. В ночной тишине раздался приглушенный звонок. Максимов встрепенулся и невольно привстал.