Андрэ Нортон - Колдовской мир: Волшебный пояс. Проклятие Зарстора. Тайны Колдовского мира

Турсла уныло разглядывала берег. Море было пустынно, с этой стороны она не ждала помощи. А ее уже мучил голод. Солнце клонилось к западу. У нее даже ножа за поясом не было, а как знать, какие страхи рыщут во внешних землях после наступления темноты?

Передвигаться она могла только на четвереньках. От попытки подняться на ноги закружилась голова, девушка пошатнулась и упала. Голод и жажда — живот громко требовал, чтобы его наполнили.

Наполнили! Теперь ее клан никогда не раскроет обмана. Если ее, как говорила Мафра, наполнило что-то иное, то что же это и где оно?

Она подтянула колени к груди, обхватила их, свернулась комочком, потому что ветер стал холодней, щипал щеки, как никогда не щипали их ветры Торовых болот. Турсла пыталась рассуждать здраво. Что ей теперь считать удачей? Что — неудачей? Вторых набралось много больше первых. Но были и удачи: она сбежала от охотников — и от гнева торов, когда те узнали бы, что она не принесет дитя, чтобы пополнить вымирающий род. В ней живет подаренное Ксактол знание, хотя она и не умеет пока его применить.

Но если песчаная сестра навеки отрезана от нее, кто и когда ее научит?

И где ей найти убежище? А еду? Что, если, признав в ней женщину торов, все жители этих земель станут гнать ее прочь?

Ей…

— Эгей!

Турсла живо обернулась.

Сквозь прибрежные кусты ехал всадник, она видела голову — непокрытую голову. Саймонд! Она, сама не зная как, вскочила на шаткие ноги, слабым, тонким голосом отозвалась на его оклик:

— Саймонд…

В ней как будто лопнул тугой болезненный ком. С трудом переставляя ноги, она заковыляла навстречу. Не одна! Он ее не бросил.

Лошадь перешла на рысь. За ней шла другая, Саймонд вел ее в поводу. Он подскакал, осыпав ее песком из-под конских копыт. И вот она уже в седле, в его объятиях.

Она только и могла, что бессмысленно повторять его имя, выпуская с ним всю боль измученного тела.

— Саймонд! Саймонд!

— Все хорошо, все хорошо.

Он крепко держал ее, и от одного его присутствия, покончившего с одиночеством, ей становилось спокойнее и легче.

— Мне пришлось уйти, — объяснял он ей. — Надо было раздобыть лошадей. Тут недалеко пост. Я вернулся, как только смог.

Она уже немного овладела собой.

— Саймонд. — Она заставила себя взглянуть ему прямо в глаза, зная, что он не станет утешать ее ложными надеждами. — Саймонд, я из торов. Не знаю, как ты провел меня сквозь установленную твоим народом преграду, но я осталась тором. Примет ли меня твой народ?

Его руки обхватили ее лицо, и он ответил ей прямым взглядом.

— Торы объявили себя нашими врагами, но мы не искали вражды. К тому же я сам отчасти тор. И весь Эсткарп знает, что кровь торов в жилах Кориса обернулась благословением, а не проклятием. Она принесла ему топор Вольта — другому он бы не дался в руки. И он не отдал Эсткарп на съедение тем, кто хуже голодных волков. Кровь торов для нас не клеймо.

Он рассмеялся, и от улыбки показался ей совсем другим человеком.

— Вот удивительно: ты мое имя знаешь, а я твоего нет. Достоин ли я, чтобы ты мне его доверила?

Ее щеки, стянутые песком и морской солью, растянулись в ответной улыбке.

— Я Турсла из… Нет, я больше не принадлежу клану и Дому. А вот кто я теперь — и что я такое, — мне еще предстоит узнать.

— Это будет нетрудно. Здесь найдется, кому тебе помочь, — обнадежил он.

— В этом не сомневаюсь, — еще шире улыбнулась Турсла.

Танри облизывала израненные, горящие от морской соли кончики пальцев. Волосы, отяжелевшие так, что их не трепал ветер, липли к обожженному песком лицу.

Пока что довольно и того, что она живой вырвалась из бурного моря. Да, для сулькарцев море — это жизнь, но оно же и смерть. Вопреки воспитанному в ней смирению, жажда жизни заставила Танри пробиваться к берегу.

Над головой пронзительно кричали чайки. В их голосах звучало такое отчаяние, что Танри подняла голову к мрачному после бури небу. Птицы завидели грозного врага. Широкие темные крылья, грудь с белым клинышком перьев — ошибки быть не могло. Сокол спикировал, схватил беспощадными когтями одну из чаек и унес жертву на вершину утеса.

Сидя на скале, он терзал добычу острым клювом. С его лап свешивались шнурки — знак службы.

Сокол.

Девушка сплюнула песчинки, обхватила руками исцарапанные колени, кое-как прикрытые сорочкой. Килт она сбросила вместе со всей одеждой, когда ныряла с бьющегося о пенные рифы корабля.

Корабль!

Она вскочила, обернулась к морю. Ярость шторма еще вздымала волны. На клыках рифов повис ее «Вепрь». От мачт остались одни обрубки. На глазах у Танри новая волна подхватила корабль и ударила о камни. Судно быстро разваливалось на части.

Танри задрожала, оглядывая узкую полоску песка. Спасся ли кто-то еще? Сулькарцы вскормлены морем — не может быть, чтобы ни один не добрался до берега.

Вклинившись между двумя камнями, чтобы не утащили в море отступающие волны, лицом вниз лежал мужчина. Танри подняла пальцы с обломанными ногтями, начертила ими знак Воттина, вознесла вековечную мольбу:

Человек пошевелился? Или ей это померещилось из-за воды, омывающей его?

Но этот человек… Он был не из сулькарской команды. Туловище от шеи до бедер затянуто в кожу, ноги обвиты водорослями.

Сокольник!

Она сплюнула запекшимися от соли губами. Правда, сокольники по давнему договору с сулькарцами служили наемными бойцами на их кораблях, но они всегда держались наособицу, эти крепкие молчаливые мужчины. В сражении хороши, да, надо отдать им должное. Но кто знает, что у них в головах, вечно укрытых шлемами в виде хищных птиц. Впрочем, этот, видно, сбросил боевое снаряжение и от этого казался непривычно голым.

Она услышала резкий крик. Сокол, насытившись, слетел к телу. Птица опустилась на песок, куда не доставали волны, и кричала, будто хотела разбудить хозяина.

Танри вздохнула. Она знала свой долг. Волоча ноги по песку, двинулась к лежащему. Сокол снова вскрикнул, всем видом выражая угрозу. Девушка остановилась, с опаской рассматривая птицу. Такие обучены бою, метят в глаза, в открытое лицо врага. Они для своих хозяев — тоже оружие.

Она заговорила вслух, как если бы обращалась к равному:

— Я не сделаю зла твоему господину, летун.

Она протянула к нему руку в древнейшем жесте мира.

Глаза птицы — крошечные тлеющие угольки — встретили ее взгляд. Танри почудилось, что разума в них больше, чем в глазах обычной птицы. Танри осторожно приблизилась к бесчувственному мужчине, и сокол больше не кричал, хотя в его упорном взгляде светилась угроза.