Александр Харников - Между львом и лилией [litres]

Голландские даальдеры и равные им по весу испанские монеты в восемь реалов использовались в торговле не только с Европой, но и между колониями, и быстро стали основной валютой Нового Света и принимались по номиналу во всех североамериканских колониях. Называли их «испанскими долларами», и новая валюта Соединенных Штатов получила не только их название, но и содержание серебра; испанские монеты в восемь реалов имели хождение в США вплоть до 1865 года. Состояла монета из восьми «долек» (bits), и ее при надобности можно было попросту разломать на восемь частей.

А вот стоимость местных валют резко отличалась друг от друга: один испанский доллар соответствовал четырем английским шиллингам и шести пенсам, шести массачусетским, коннектикутским или виргинским шиллингам, семи пенсильванским шиллингам и шести пенсам, восьми нью-йоркским (соотвественно, каждая «долька» равнялась нью-йоркскому шиллингу), и одному фунту, двенадцати шиллингам и шести пенсам в Южной Каролине!

Конечно, трудно сравнивать современные цены с восемнадцатым веком. Например, учитель в Виргинии получал шестьдесят виргинских фунтов, или двести испанских долларов, в год. Но, кроме того, ему предоставлялись жилье и полный пансион, и он имел право обучать дополнительных учеников, за отдельную плату.

А что насчет цен? За фунт (454 грамма) масла пришлось бы заплатить 4 виргинских пенса, за ярд (около 91 сантиметра) материи – один шиллинг и три пенса, за седло – два фунта. Пара пистолетов стоила 3 фунта, 15 шиллингов, и три пенса. Охотничья двустволка стоила около трех фунтов, мушкет – пять фунтов, тогда как пенсильванское нарезное ружье – 15 фунтов или больше. Комнату можно было снять за $20—$24 в год, питание за хозяйским столом обошлось бы в $2,60— $2,80 в месяц.

Интересно, что в колониях цены на импортные товары были выше, чем в метрополии, но качество товара также было, как правило, выше. Причина была простая – перевозки были недешевыми, часто дороже, чем стоимость самого товара, и разница в цене между дорогими и дешевыми товарами была бы минимальной.

19 июня 1755 года. Монокаси. Дженнифер Кер, дочь герцога Роксбургского

Где-то с месяц назад ко мне пришла моя двоюродная тетя, Ребекка Динвидди и заявила:

– Дженни, мое терпение лопнуло. Ты здесь уже почти пять лет, твое имя стало притчей во языцех, и на тебе если кто и женится, то какой-нибудь немец. Так что собирайся, в конце июня придет «Катриона» из Эдинбурга, на ней ты и вернешься к отцу. Пусть у него о тебе голова болит.

Я молча поклонилась тете Ребекке, а про себя подумала, что, конечно, радует, что не придется провести остаток дней своих в этой глуши.

Впрочем, скандал, из-за которого родители сплавили меня к двоюродной маминой сестре, вряд ли позабыт. Это в Виргинии про меня теперь ходят слухи один другого пикантнее. На самом деле я, уж простите, virgo intacta [99], и до встречи с Томми я ни разу не позволяла себе никаких вольностей с противоположным полом. Но, увидев его, такого милого и где-то нескладного, что-то во мне замкнулось, и, если бы не приход одного из университетских профессоров, то кто знает, может, я и согрешила бы с ним. А во вторую нашу встречу я все-таки смогла удержаться. Но, увы, мои портреты в полный рост, один из которых изображал меня в костюме Венеры, были найдены тетей Ребеккой в моем альбоме (после первого скандала у нее появилась привычка рыться в моих вещах) и торжественно сожжены в большом камине во дворце губернатора. И, как водится, то ли мои кузины, то ли слуги все разболтали – а может, и те, и другие; вот только после этого моей руки не добивался никто. Вообще никто.

…Родилась я в замке Флоорс, что в Роксбургшире, в семье Роберта Кера, второго герцога Роксбургского, и его первой жены Фионы Охинлек. Мама умерла при родах, и воспитывалась я с детства в пансионе для девочек в Эдинбурге. Тем временем отец женился во второй раз, на своей кузине Эссекс Мостин, и у меня появилось несколько сводных братьев и сестер. Мачеха меня невзлюбила, но, надо отдать ей должное, нашла для меня достойного жениха – Вильяма Кэмпбелла, младшего сына Джона Кэмпбелла, четвертого герцога Аргайльского. Но домой я приезжала как можно реже – физиономия мачехи всегда выказывала крайнее раздражение при виде моей скромной персоны.

Вместо этого я часто ездила в горы, к моей подруге Мэри Ойг Мак-Грегор, внучке знаменитого разбойника Робина Ойга Мак-Грегора, известного под именем Роб Рой. Жили ее родители достаточно скромно, но принимали меня как родную. Дядя Ранальд, отец Мэри, брал нас на охоту, учил ходить по горам, плавать в студеных горных лохах [100], проводить долгое время в седле. А еще мы то и дело заезжали то к одному, то к другому его знакомому, где не раз и не два засыпали под музыку волынок у очага на шкурах, лежащих на полу.

Ранальд, в отличие от своего старшего брата Робина, не поддержал «красивого принца Чарли» – Чарльза Стюарта, в сорок шестом году высадившегося в Шотландии и попытавшегося вернуть себе британскую корону. Она по праву принадлежала ему, а отнюдь не Георгу II Ганноверскому, который и тогда, и сейчас правит в Лондоне. Многие шотландские кланы поддержали Стюарта, и казалось, что вот-вот, и он разобьет армию «самозванца». Но поддержка проклятого ганноверца Кэмпбеллами, а также сомнительные полководческие способности «короля из-за моря», привели к разгрому армии Чарльза Стюарта при Каллодене и жестоким репрессиям, обрушившимся на многие кланы.

И хотя Ранальд и не поддержал «якобинского мятежа», через два года его арестовали, а земли его отдали Кэмпбеллам. До сих пор помню, как Мэри со слезами прощалась с нами – денег на ее обучение у семьи больше не было. Что с ней стало, не знаю – я очень хотела пригласить ее к нам, но мачеха достаточно громко дала мне понять, что не потерпит дочь предателя в своем доме.

Вместо этого меня в то же лето повезли в замок Кэмпбелл, что в Клакманшире, знакомиться с моим будущим мужем. На роскошном приеме я решила показать свой характер и заявила, что пока Ранальда не выпустят из Инвернесской тюрьмы, а земли их не вернут, я отказываюсь породниться с семьей, подло нажившейся на горе других. Конечно, после этого желающих на мне жениться практически не стало, и последующей весной, в самом начале навигации, меня отправили к кузине моей матери в далекую Виргинию.

Так что и в Шотландии меня, наверное, не ждало ничего хорошего. Впрочем, отец меня действительно любил, и я надеялась, что он позволит мне поселиться в одном из наших имений, как можно дальше от Флоорса и от мачехи.

В Мэриленд меня тетя Ребекка отправила к Горацию Шарпу, тамошнему губернатору и другу дяди Роберта, мужа тети Ребекки. Дядя Гораций был весьма мил, но все время занят, и я отпросилась у него совершить вояж по его колонии. Он послал со мной свою сестру Мейбел и четырех вооруженных слуг. Мы успели побывать и в Балтиморе, и в Городе Святой Мэри, и в Джорджтауне, но когда я заикнулась про Монокаси, мисс Шарп отказалась туда ехать, сказав, что там только невежи-немцы, а «людей нашего класса» нет вовсе. Но я так горячо умоляла ее, что та сжалилась и отпустила меня туда с одним из слуг – пожилым ирландцем по имени Джеймс.