Даниил Калинин - Игра не для всех. 1941 [litres]

Раз, два, три, четыре, пять… Первую пулю получил убийца Игоря, еще три – вражеский стрелок, спешно передергивающий затвор, но так и не успевший выстрелить… Пятая пуля вновь досталась фрицу, заколовшему Степанова, ибо вначале я только ранил его в плечо.

Клац…

На сбитого пограничником немца, попытавшегося встать, патронов уже не хватило. Поменять магазин я точно не успеваю – а потому просто бросаю пистолет в лицо немца, встающего с колен и также перезаряжающего свой винтарь. Может быть, секунду (а может быть, и полсекунды) трофей мне подарил, пролетев рядом с головой врага (тот все-таки отвлекся). А пока фриц возится с затвором, я сам бросаюсь вперед, понимая, что это единственный шанс. Рука нащупывает клапан на ножнах штык-ножа, срывая его и рывком выдергивая клинок…

Фриц все же выстрелил. Но за секунду до того я успел ударить по длинному стволу винтовки – и пуля прошла мимо, а отдернуть оружие немцу уже не хватило времени. Схватившись левой за ложе винтаря и навалившись на него всем весом, что есть силы бью сверху вниз правой рукой с зажатым в ней ножом; клинок держу обратным хватом. Немец пытается перекрыться предплечьем, но я вновь бью, целя куда-то в шею, хотя на деле даже не смотрю, куда в итоге приходит удар.

– На, на, на-а-а!!!

Я бью много раз, пока уже глаза не застилает кровавыми брызгами – только тогда понимаю, что враг подо мной не сопротивляется, а лишь безвольно дергается при каждом ударе.

Несколько секунд просто лежу сверху – мне уже все равно, есть ли еще немцы в окопах или нет и что будет дальше. Я даже боюсь посмотреть, что сделал с убитым – ведь такого быть просто не должно. Не должно! Люди же ведь не звери, так почему же столь жестоко убиваем друг друга?! Этот бой… Этого слишком много, чтобы все спокойно пережить. Этого слишком много, чтобы пропустить через себя. Я выгорел, и сейчас мне практически все равно, что будет дальше.

Все же где-то минуту спустя я приподнимаюсь над бруствером – стало банально любопытно, куда же все-таки подевались немцы. А они, оказывается, отошли, оставив, кстати, немало трупов именно перед самыми окопами, – и что-то подсказывает, что это вряд ли только моя заслуга. Скорее всего, вражеское отступление связано с кинжальным огнем «максимов», а в траншеи сумела ворваться не такая уж и большая группа врагов, самых быстрых и самых везучих.

Хотя про их везучесть теперь уже можно поспорить.

Заслышав уже хорошо знакомый вымораживающий свист, я даже не особо удивился. Точнее, удивился – тому, что фрицы начали атаку, не обработав как следует наши позиции минами. Но теперь-то, я уверен, «огурцов» они точно не пожалеют…

23 июня 1941 года. Декретное время: 9 часов утра. 8-й опорный узел обороны 62-го Брестского укрепрайона

Мин немцы действительно не жалеют. Потому, забившись в ближнюю к месту схватки ячейку, я обреченно вслушиваюсь в свист падающих снарядов.

До меня вдруг доходит: я в окопах остался один. Один. Вокруг меня нет живых, только мертвые, причем убитые и мной, и сейчас от этого стало почему-то только гадко и жутко.

А с неба падают фрицевские «огурцы». Свистят, врезаются в землю, взрываются… Сколько их? Не десятки – сотни! А чтобы убить меня, нужен только один… И ведь от мин сейчас нет уже никакой защиты, никакого укрытия!

И мне вдруг становится страшно. А ведь всего несколько минут назад мне было уже все равно, умру я или нет. Мне казалось, что я оставил позади весь свой страх – ан нет! Я перестал бояться врага, перестал бояться драки с ним – и то, скорее всего, лишь на время. Может, на самом деле я и не перестал бояться, а просто научился побеждать свой собственный страх перед теми, кто желает мне зла? Научился давать сдачи, научился себя защищать?!

Это все, конечно, хорошо, но минам-то сдачи не дашь. По крайней мере, ни у меня, ни у сводного отряда нет оружия, способного подавить огонь противника. И при осознании, что сейчас, под обстрелом, я не могу сделать ничего большего и лучшего, чем забиться в угол открытой сверху ячейки, мне становится очень-очень страшно.

И обидно. Как же так… Умереть, или сойти с ума, или потерять память – что там еще может случиться, если я погибну здесь, а сознание фактически отключено от интерфейса игры? Так что мне очень обидно. Все те, кто бился на полях Великой Отечественной и погибал, – они хотя бы понимали, за что принимают смерть. Они осознавали, что в момент гибели в бою забирали и вражеские жизни, тем самым спасая своих родных – или мстя за них. Но у них все было по-настоящему!!! А я, если здесь умру, то во имя чего? Кто узнает о том, что я наконец-то пересилил свой страх и оказался способен дать врагу бой? Кто узнает, что ради дружбы я был готов на самопожертвование, готов был драться до конца?!

Хочется жить. Как же хочется жить… Проснуться дома – а там нет войны. Нет этой гребаной капсулы, а только мамкина яичница с беконом на завтрак и оладьи с творогом, да ласковый кот, который сам запрыгнет ко мне на колени и мягко заурчит. Проснуться дома, где меня все любят и ценят такого, каков я есть…

Как же хочется домой.

Господи, помоги… Господи, защити!

Незнакомые, когда-то и где-то услышанные слова вдруг срываются с губ. А может, и не с губ, может быть, я произнес их только про себя… На мгновение я прерываюсь, даже сержусь на себя за то, что проявил слабость. А потом вдруг понимаю, что сейчас любая из падающих сверху мин может угодить в мою ячейку, и нет у меня над головой березовых плах в три наката, а только чистое небо… Я вдруг понимаю, что эти слова, эта какая-то детская, незрелая молитва – это единственное, что может сейчас помочь.

– Господи, спаси!!!

Я начинаю молиться – как могу. Да, молиться – убежденный атеист, в жизни не ходивший в храм и крещенный только благодаря моде на крещение, еще держащейся в год моего рождения… Сейчас, я слышал, детей уже особо никто и не крестит.

Всю жизнь я смеялся над попами, над их двойными стандартами – в храме говорят о нестяжании, а сами катаются на дорогущих иномарках. Смеялся над теми глупцами, кто выстаивает службы по воскресеньям, вместо того чтобы выспаться. Правда, сам лично я никого не знал из попов и прихожан, но и зачем мне это, если в соцсетях, да в инете сейчас просто куча информации об их воровстве и двуличии?! Открывай, читай да смейся над ворами в рясах. Или злись на них – тут кому что.

Иногда, правда, где-то краем глаз я замечал другую инфу – типа о батюшке, защитившем дочку от пьяного быдла, или о раненом священнике, продолжавшем молиться под обстрелом в горячей точке. О молодом парне, которому отрезали голову за то, что он отказался снять крестик… Ну, это все я списывал на тот процент убежденных фанатиков, который наличествует в любом религиозном течении. Хотя, когда повзрослел, в голову нет-нет да и приходило сомнение: если в инете так много грязи о церковниках, которая подается уже практически как реклама, – а не организованный ли это хейт?! Уж больно, блин, похоже, особенно учитывая, что в соцсетях процентов девяносто постов публикуется с фейковых страниц или всякими гендерными да радфемковыми активистами.