Даниил Калинин - Игра не для всех. 1941 [litres]

Ужина уже не было – консервы кончились, а фрицы в этот раз ходили в бой без сухарных сумок. Но есть-то в принципе и не хочется, только пить, а вот фляжками, наоборот, мне разжиться удалось. Так что лично я напиваюсь вволю, прежде чем закрыть глаза. После всего увиденного думал – не усну, но, как оказалось, вторую ночь бодрствования организм не потянул, практически сразу забывшись беспокойной, тяжкой дремой. Что удивительно – со сновидениями.

Вначале я увидел обеспокоенную маму. Что-то ей объяснял, доказывал, спорил… Потом она заплакала, и я почувствовал, как отдаляюсь от нее, уже не успевая сказать такие важные и простые три слова: «Я люблю тебя».

Потом я подумал, что проснулся, увидев все тот же бетонный каземат вокруг себя и спящих рядом парней, однако понял, что все же нахожусь за гранью реального, разглядев над собой улыбающихся Нежельского и Михайлова. Они оба как-то мягко, ласково смотрели на меня, и это было особенно страшно, учитывая, что из виска парторга мне прямо на лицо капала холодная кровь, а запекшиеся, обгоревшие губы старлея полностью открывали зубы. Они звали меня за собой, пытались поднять, я бешено упирался, сопротивлялся, а потом…

Потом вдруг, словно наяву, я вновь увидел каземат – только днем. Кажется, следующим днем, назавтра, потому как в этой яви сквозь амбразуру я стреляю из пистолета, а не из пулемета или самозарядки. Стреляю в виднеющиеся сразу за стеной серые фигурки. Раз, два, три… Сухой щелчок – в обойме кончаются патроны. В панике оборачиваюсь, смотрю по сторонам, взгляд утыкается в валяющегося у другой амбразуры мертвенно-бледного Томилина, пытающегося что-то прохрипеть… В ленте трофейного МГ блестит всего один патрон, но прежде, чем я успеваю броситься к пулемету, свет в моей бойнице меркнет. Вновь разворачиваюсь к ней – и взгляд утыкается в раструб огнемета, смотрящего мне прямо в глаза.

А потом из него вылетает тугая струя химического пламени, опалив лицо, и, взревев от дикой, невыносимой боли, я просыпаюсь…

24 июня 1941 года. Декретное время: 1 час 37 минут. 8-й опорный узел обороны 62-го Брестского укрепрайона

Со страхом озираюсь вокруг – тьма. Сегодня новолуние, и только при запуске немецких осветительных ракет внутрь сквозь амбразуры попадает немного белесого, мертвого света. Нежельского и Михайлова рядом нет. Касаюсь по-прежнему болящего лица – и чувствую под пальцами кровь, ровно в том месте, куда она падала из прострелянного виска парторга. Холодею от мистического ужаса, но секунду спустя понимаю, что это моя собственная кровь из полученной утром раны – привет от пулеметчика-снайпера. За день я о ней просто забыл, а вот сейчас она сама напомнила о себе, разболевшись… Зараза.

Однако еще взглянув на амбразуру, понимаю, что все увиденное, может, и было обычным сном, однако сном явно провидческим. Третий день боя закончится гибелью всех уцелевших сегодня. Гибелью страшной и жуткой. От этой мысли болезненно заныло сердце – вон и прощание с матерью в руку… Однако пока душа скорбит, освежившийся ото сна мозг работает как никогда четко.

Нужно выжить. Выжить любой ценой.

Плен? Не возьмут. После всех потерь, понесенных у упрямых, несдающихся дотов, фрицы будут до последнего издеваться над пленными, но жизни не сохранят никому.

Ночной прорыв? Вряд ли удастся, после нашей вчерашней атаки немчура наверняка ухо востро держит. Да и в прошлый раз они были готовы отразить атаку пробивающихся из окружения, а значит, тем более будут готовы этой ночью!

Попробовать выбраться одному? Зараза, одного ведь и правда могут не заметить… А могут и заметить. Да и не хочется получить пулю в спину от своих же часовых, наверняка имеющих четкие инструкции насчет дезертиров.

Думай, голова, думай…

Эврика! Есть решение – и какое же оно, блин, простое! Почему раньше-то не додумался?! Так, нужно срочно поднимать Перминова, если у нас и есть шанс вырваться из западни, то только сейчас, ночью.

Главное, чтобы лейтенант меня услышал и понял…

– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант, проснитесь!

Перминов, которого я просто беспощадно трясу за плечо, нехотя открывает глаза – но тут же взгляд их становится осмысленным, и он тревожно спрашивает:

– Немцы?!

– Немцы, немцы. Только не сейчас, а завтра днем нас здесь всех и поджарят из огнеметов. Нужно уходить!

Что-то такое сквозит во взгляде командира… Что-то очень близкое к тому, чтобы послать меня в далекое эротическое путешествие и обязательно пешком, да с емким целеуказателем в три буквы. А еще явственное желание хоть как-то наказать меня за дерзость – в целом, у армейского начальника наверняка ведь должны быть свои рычаги воздействия? «Губа» там, наряды, хозяйственные работы – ну, это первое, что приходит в голову. Однако мгновение спустя готовый уже разразиться гневной отповедью Перминов вдруг шумно выдыхает и вполне себе спокойно спрашивает:

– И как ты себе это представляешь, боец? Немцы доты окопами окружили, осветительные ракеты пускают каждые десять минут, пулеметчики у них дежурят – покрошат нас на хрен на прорыве, и все дела.

– Товарищ лейтенант, это если мы в сторону Беловежской пущи будем прорываться. А если к реке?

Секунд десять командир молчит, словно бы удивленный моим предложением. Потом неверяще качает головой:

– Ну, спустимся мы к Бугу, а дальше-то что? Все лодки и плоты немцы наверняка отогнали на ту сторону, но даже если и не отогнали – заметят нас при сплаве по реке. Да даже раньше заметят: вон, в поле у них дежурные пулеметные расчеты также регулярно в нашу сторону постреливают да ракеты осветительные запускают. Попытаемся с боем прорваться – так уже с той стороны «люстры» в воздух пустят, десятка два, и при их свете минометами да пулеметами на станках покрошат!

Подивившись необычному и такому гражданскому названию «люстры», от которого тут же повеяло семейным празднованием и домашним застольем, после короткой паузы спрашиваю:

– А если по-тихому один из расчетов снять? Они ведь сами свое расположение выдали. Все же за спиной их хотя бы окопов нет, только пулеметные гнезда. Если получится уделать фрицев без шума, отряд сумеет спуститься к берегу и незаметно обойти вдоль реки дозоры фрицев. А там уже и на рывок можно!

Лейтенант тихонько присвистнул:

– Экий ты, Самсонов! По-тихому снять! Кто снимать-то будет, где ты у нас видишь матерых зубров ОСНАЗА?

ОСНАЗ – это, видать, местный спецназ, оно и по смыслу, и по звучанию подходит. Однако же Перминов прав – показавшаяся гениальной идея прорываться там, где прорыва ждут меньше всего, начинает трещать по швам при столкновении с убийственной логикой лейтенанта. И все же я не сдаюсь: