Даниил Калинин - Игра не для всех. 1941 [litres]

Пробегаю метров сто пятьдесят всего за несколько секунд – и тут земля неожиданно уходит из-под ног. Оступившись, падаю, подвернув ногу. Дикая боль пронзает ступню, на мгновение я взвыл – и тут же испуганно заткнулся. Услышат ведь…

Трясущимися пальцами вытаскиваю из рукояти пистолета пустой магазин, меняю на снаряженный запасной, загнав до щелчка. В левом кармане должны быть еще патроны, восемь штук. Может, уже часть и выпала на бегу – плевать. Набивать их сейчас времени все равно нет.

Пытаюсь встать на ногу – не получается. Со второго раза поднимаюсь, но идти не могу – ступню даже при аккуратном нажатии простреливает сильной болью. Вновь ложусь на живот и начинаю ползти по-пластунски. В этот раз в сторону от первоначально выбранного направления движения – может, повезет и получится обмануть? Немецкие голоса пока доносятся на некотором удалении: в отличие от меня, мотопехотинцы не пытаются стремглав гонять по лесу – умные германские парни берегут ноги. А вот свалить меня точным выстрелом никто не смог – впрочем, постреляв из самозарядки, я начинаю понимать, насколько сложно попасть в стремительно движущуюся цель, особенно если ее то и дело закрывают деревья. Тут эффективнее пистолеты-пулеметы, но мне повезло быстро разорвать дистанцию их точного боя; может, действительно выкручусь и в этот раз?!

…Ползу я полчаса, покуда хватает сил. Но когда щедро насыщенные адреналином мышцы рук начинает уже сводить от усталости, останавливаюсь. Вроде бы фрицев не слышно уже минут как двадцать – то ли решили не углубляться в лес, опасаясь моей возможной засады, то ли сочли, что одинокий красноармеец не столь и важная цель и лучше вернуться к своим и помочь раненым, если таковые остались. А может, и то и другое.

Я же, прижавшись спиной к дереву, невольно начал смеяться – сквозь слезы. Потому как, в очередной раз побывав на краю пропасти, по нимаю, насколько на деле везуч! И в то же время дает знать о себе страх пережитого. Кажется, что к смерти я еще никогда не был так близок, как этим утром.

Немного успокоившись, снимаю с пояса трофейную фляжку и жадно пью тепловатую, отдающую чем-то затхлым воду – сейчас это не имеет никакого значения. Лишь бы напиться…

Шорох справа заставляет меня встрепенуться и потянуться рукой к кобуре. Достав пистолет и аккуратно, стараясь не выдать себя металлическим лязгом, поднимаю предохранитель в режим огня, после чего осторожно высовываюсь из-за дерева.

В первую секунду я просто не верю своим глазам, а потом тихо зову:

– Оля… Оля, Мещерякова! Казачка!

Как-то бестолково идущая по лесу женщина, понуро смотрящая прямо перед собой, встрепенулась только после третьего оклика. Неверяще оглянувшись в поисках источника звука, она, наконец, посмотрела в мою сторону. В единственном открытом ее глазе отразилось вначале узнавание, после изумление, затем огнем вспыхнувшая радость – и, громко всхлипнув, медсестра бросилась ко мне. Через секунду ее крепкое тело буквально упало сверху, и, спрятав голову у меня на груди, Ольга зашлась сдавленными рыданиями.

– Блин! М-м-м-м…

Мне не удалось сдержать стона боли из-за потревоженной ноги. Словно очнувшись, женщина тут же перестала плакать и, ищуще посмотрев мне в глаза, негромко – возможно, из-за пересохшего горла – спросила:

– Ранен?

– Да нет… Ногу подвернул.

Мещерякова серьезно кивнула, превращаясь из беспомощной и отчаявшейся плаксы в профессионального медработника, после чего требовательно произнесла:

– Показывай.

Вспомнив о запахе портянок, я невольно засмущался:

– Может, позже? Немцы ведь могу появиться…

– Пока не появятся – их всего отделение было на бронетранспортере, какую-то шишку сопровождали на легковом авто. Черном таком, словно лакированном… На ночь встали в деревне, а утром какой-то предатель донес, что одна из семей укрывает у себя раненых красноармейцев. Вот они и пришли за нами. Но одно дело расстрелять, и совсем другое – прочесывать лес, когда жертва еще и сдачи дать может. Это ведь ты нас спас?

Взгляд Мещеряковой стал вопрошающе-требовательным, от чего я невольно смутился. И вместо того, чтобы похвалиться своим поступком, благо ведь действительно есть чем, я лишь демонстративно показал пистолет, после тут же убрав его в кобуру.

Ольга очень серьезно кивнула и сердечно произнесла – так, что у меня аж мурашки по спине побежали:

– Спасибо, Рома. Я никогда не забуду. Так, ну а теперь показывай ногу. И нечего смущаться, я как-никак медработник.

Делать нечего – приходится снимать сапог. Стараюсь сделать это как можно аккуратнее, но боль все равно простреливает ступню, и сдержать раздраженного шипения не удается. Но увидев опухшую стопу, буквально болтающуюся в суставе, я понял, что помощь медика мне была действительно очень нужна. Между тем Мещерякова внимательно осмотрела поврежденную конечность, совершенно не обращая внимания на запах, после чего сухо констатировала:

– Идти ты сам не сможешь. Ногу нельзя держать в сапоге. Сейчас я аккуратно перебинтую ее портянкой и найду тебе подходящую палку для опоры. Только с ней сможешь хоть как-то двигаться.

От слов Ольги меня бросает в холодный пот. Лесок-то на деле совсем небольшой, при желании его в легкую прочешет рота солдат. И если, с одной стороны, люди сейчас нужны на передовой, то с другой – все зависит от того, насколько важная шишка останавливалась на постой в деревне и насколько она злопамятна.

– Надо уходить при любом раскладе. Если повезет, до вечера искать не будут, но до утра отсюда стоит убраться наверняка.

Мещерякова лишь согласно кивнула, ответив, впрочем, не слишком уверенно:

– Хорошо. Я тебе помогу, ночью, надеюсь, сумеем уйти отсюда. А пока дай я осмотрю твою руку.

Медсестра приблизилась ко мне, ее грудь оказалась совсем рядом с моим лицом, а левое бедро коснулось ноги. Через ткань галифе и ее юбки я почувствовал тепло горячего, крепкого тела казачки, а ноздри уловили сладко-пряный запах ее пота и одновременно чего-то неуловимо женского, тоже сладкого… и влекущего. Аккуратно распутывающая бинты Ольга повернута ко мне неразбитой стороной головы, и я невольно залюбовался ее чистой, загорелой кожей, мягкими и правильными чертами лица, красиво обрамленными черными как смоль волосами.

Близость привлекательной, даже очень привлекательной женщины неожиданно сильно разволновала меня – часто забухало сердце, а кровь весело побежала к низу живота. Невольно я смутился физиологической реакции организма, но в тот же самый миг Мещерякова посмотрела мне в глаза – и явно что-то в них прочитала. Ибо взгляд ее на мгновение стал чисто по-женски ехидным, но тут же лукавое их выражение сменилось серьезным: