Марина Кижина - Большая охота

Хрустнула подернутая инеем трава под ногами, смутная тень вошла в пятно неяркого света, обернувшись девицей Изабель.

– Не спится, – коротко пояснила она, присаживаясь рядом. Мистрисс Уэстмор выглядела на удивление безмятежной, разве что в глубине вытянутых к вискам зрачков зеленовато-голубых глаз плескалась некая тщательно сдерживаемая тревога. При взгляде на нее Гай снова ощутил неясную, непрошеную горечь. Казалось бы, надо радоваться избавлению от обузы. Язвительная торговка скоро останется в прошлом, превратится в смутное воспоминание о непрошеной попутчице и опасном путешествии по землям Франции.

Проклятие, ну какое благородному английскому рыцарю, почти что крестоносцу, дело до вздорной девицы-простолюдинки, дочери купца и племянницы торговца, как она сама себя называет? Мало женщин на свете, что ли? Неужели свет клином сошелся на этой, вороватой, хитрой и лживой, у которой что ни слово – ловушка либо обман?

– Все будет хорошо, – неожиданно произнесла девушка, словно подслушав размышления Гая. А может, догадалась по выражению лица. – Ты непременно доберешься туда, куда стремишься, хотя в пути утратишь многое. Вспоминай меня иногда, ладно? Если я порой бывала невыносимой, то не со зла, а исключительно по вредности характера. На самом деле я не такая уж и скверная, – она мимолетно усмехнулась и поднялась с бревна. Гай невольно поднялся следом, в который раз заметив – долговязая мистрисс Уэстмор была с ним почти одного роста.

Вот только англичанину в голову придти не могло, насколько сладкими могут быть узкие губы рыжей девицы и какими ласковыми – ее объятия. Мерцающие аквамариновые глаза обещали все и ничего, прохладные пальцы нежно гладили его по лицу, скользнули по шее, надавили… мир кувыркнулся с ног на голову, небо поменялось местами с землей… и Изабель еле хватило сил удержать внезапно потерявшего равновесие сэра Гисборна от падения мешком к ее ногам.

У нее даже достало милосердия накрыть потерявшего сознание рыцаря плащом – чтобы не закоченел, лежа на холодной земле. Несколько мгновений девица стояла, настороженно прислушиваясь – но нет, ее деяние осталось незамеченным, лагерь продолжал мирно дремать. Оценивающий взгляд мистрисс Уэстмор скользнул по палатке англичанина и его компаньона, Изабель даже сделала крохотный шажок в ее сторону… однако впитавшаяся в плоть и кровь осторожность взяла верх. Растерянный и очарованный Гай не ожидал нападения, а вот Мак-Лауд, как она убедилась за время пути, спит вполглаза. В темноте и тесноте палатки ей вряд ли удастся нанести верный удар. Вдобавок полученная задаром благодать может и уберечь Мак-Лауда от ее ножа. Допустим, она перережет ему глотку, а шотландец встанет, как ни в чем не бывало, и свернет ей шею.

– Пес с тобой, горец, сочтемся как-нибудь позже, – рыжая наклонилась над Гаем, удостоверилась, что ее жертва в ближайшие часы не очнется, и грустно пробормотала: – Как жаль, как жаль… Ведь все могло сложиться иначе…

Сквозь внезапно навалившуюся пелену сна до Гая долетел глухой перестук копыт. Он хотел крикнуть, позвать на помощь, но не сумел.

Очнулся мессир Гисборн на рассвете, постукивая зубами от холода, с ноющей головой, полной смутных обрывков воспоминаний о минувшей ночи. Костер догорел и подернулся пеплом, на холщовых крышах палаток лежала сверкающая изморось. С трудом поднявшись на ноги, Гай доковылял до обиталища Изабель, отдернул шнурованный полог и бесцеремонно сунулся внутрь. Англичанин все еще наделся, что ему привиделся диковинный сон, что девица сейчас высунет рыжую голову из-под вороха пледов…

Но палатка пустовала, а чуть позже разбуженный кельт громогласно высказал все, что он думает об умственных способностях своего компаньона.

Из всех слов, высказанных Дугалом Мак-Лаудом по адресу девицы Изабель, самыми мягкими, пожалуй, могли считаться «пронырливая ехидна», «рыжая стерва» и «хитроумная чума». Остальные наименования, коими кельт наградил мистрисс Уэстмор, звучали одинаково неприемлемо как в приличном, так и в любом ином обществе.

Милорду Гисборну досталось чуть меньше, хотя какое-то время рыцарь был твердо убежден – ему не суждено покинуть Камаргские болота. Мак-Лауд его придушит или зарубит, а хладный труп швырнет в бездонные хляби. Что самое досадное, шотландец в своем негодовании был совершенно прав – именно по вине Гая один из драгоценных лоншановых сундуков растаял в воздухе. Поэтому ноттингамец покорно внимал обвинениям компаньона, щедро сыпавшимся на его повинную голову, и молча страдал. Во-первых, от осознания допущенного промаха; во-вторых, от ноющей боли в затылке. На Франческо, попытавшегося было вступиться за провинившегося рыцаря, Дугал наорал на простонародном италийском наречии, после чего молодой человек не осмеливался и рта раскрыть.

Конец безобразию положила Бланка. Дождавшись, когда изощренные проклятия кельта начали повторяться, изрядно утратив живости, молча разводившая огонь девица де Транкавель преспокойно заявила:

– Чего кричать, сделанного не воротишь. Может, ее еще можно догнать?

– Как, скажи на милость? – раненым кабаном взревел шотландец, размашисто обводя рукой окрестности. – Встать на четвереньки и вынюхать след? Лоррейн! Лоррейн, ты-то чего молчишь, пророк хренов? Куда поползла эта змея подколодная?

– В деревушку Эгю-Морт, – невозмутимо ответствовал бродяга, сидевший с таким видом, будто происходящее его ничуть не касается. Собственно, так оно и было: внимание Лоррейна целиком и полностью принадлежало резной шкатулке с Книгой. – Это довольно далеко отсюда, на побережье. Там ее поджидает корабль. Преследовать бесполезно.

– Так ты видел, что она удирает, и молчал?! Может, еще и помог ей, скотина?! – Мак-Лауд с крайне угрожающим видом сделал шаг в сторону бродяги, и теперь Гай начал опасаться уже не за собственную жизнь, а за голову безобидного менестреля.

Вместо ответов и оправданий Лоррейн с дурашливой усмешкой продекламировал на простонародном итальянском двустишие:

– после чего вновь погрузился в созерцание страниц Апокрифа.

Шотландец яростно втянул воздух для нового залпа проклятий… передумал и, как подкошенный, рухнул на бревно у костра. Выражение лица у него стало зверским – как у человека, вознамерившегося кого-нибудь жестоко убить, но не решившего, с кого начать. Сэр Гисборн и Франческо, не сговариваясь, осторожно отодвинулись от него подальше.

– Ладно. С певца взятки гладки, он что птица Божия. И на тебя, Гай, все валить несправедливо, так что извини. Сам виноват, не уследил, – после долгой и тяжелой паузы внезапно буркнул Дугал. – Баохан ши треклятая, гадюка злоязычная…