Михаил Ланцов - Сотник (СИ)

Полуоси в текущем исполнении были короткими, но металлическими и кованными. В балку они вставлялись по просверленном отверстию, а потом фиксировались обручами.

Колеса тоже немало отличались от обычных в те годы. Они хоть и были два аршина в диаметре, но обод имели двухчастный, то есть, состоящий из двух распаренных и согнутых деревяшек. В те годы так не поступали, набирая обоз и большого количество мелких, массивных сегментов. А тут всегда два сегмента, но куда более легких и изящных, да еще охваченных тонкой полосой железа.

Ступица каждого колеса имела четыре обода снаружи и два внутри. Что позволяло, смазав ее дегтем и надев на кованую полуось, получить трение металл по металлу. Отчего повозка катилась не в пример легче, чем если бы шло трение дерево по дереву или металл по дереву. Возни, конечно, много, но польза великая, заметно поднимающая и проходимость, и грузоподъемность.

На базе этой повозки Андрей начал разворачивать обозный парк самых обычных грузовых повозок, для перевозки запаса копий, стрел, щитов, фуража и продовольствия. Каждая из которых заменяла пять-шесть вьючных лошадей.

Очень хотелось построить и походную кухню, и бочку для воды со стационарным фильтром. Но увы, рабочих рук и времени на этой не оставалось. Ибо доспехи, стрелы, копья и щиты выглядели куда более приоритетной задачей. Да и бытовухи хватало. Все было настолько плохо, что молодой сотник не был уверен в том, что к весне сумеет полностью укомплектовать сотню даже обычными повозками, не то, что специальными.

А фоном шла борьба Андрея со своими помещиками. Они попросту не привыкли к тому, чтобы их запасы везли не на их собственных заводных али вьючных конях. И это было одной из причин, по которой Андрей старался не мытьем, так каканьем внедрить единый, общий обоз сотни. Чтобы со службы не уходили до срока, как это было принято у помещиков повсеместно. Поиздержались? Пора и честь знать. А тут — нет. Вместе вышли — вместе ушли.

Понятное дело, что, если человек захочет — удерет. Однако молодой сотник прикладывал все усилия, чтобы сколотить из сотни настоящую боевую часть. Притом налегая больше не на боевую подготовку, а на организационную. Чтобы каждое отделение притерлось и сработалось. Чтобы каждый в десятке отчетливо себя осознавал его частью не формально и на словах, а на деле. Про сотню и речи не шло.

Получалось вяло.

Приходилось преодолевать массу стереотипов и дурных привычек.

Ведь поместные дворяне — суть мелкие собственники, которым служба не шибко-то и нужна. Им бы с поместьем своим разобраться. Людишками его заселить. Зерном засеять. Ну и так далее. А служба? Она выступала по сути этаким необходимым злом.

Посему Андрей ни раз и ни два возносил благодарственные молитвы Всевышнему за то, что его забросило сюда — в бедный край, да еще после разорения. Так как окажись он на Московской службе, так бы легко дела не пошли. Там у людей имелись обжитые поместья. А здесь основная масса выступала голью перекатной. И была готова идти на уступки. Большие уступки.

Впрочем, сильно молодой сотник не раскатывал губу. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что, как только эти помещики обрету финансовое благополучие, так сразу бросятся наводить порядок в свои поместья. И, разумеется, забьют на службу в той степени, в которой это возможно. Поэтому он ловил момент, пока он был…

[1] Обычно грели до 100–150 градусов по Цельсию.

[2] К этому времени у Ильи уже был небольшой комплекс для механизации производства типовой стрельчатой ламеллярной пластины. Колхоз, конечно, из примитивных рычажных прессов. Но все это работало, облегчая калибровку пластины (30х100 мм) по толщине металла, пробивку профиля со стопорным ребром, обрубку и прорубку отверстий.

[3] Наджак — польский клевец, бытовавший в XV–XVIIвеках. Именовался также обухом или чеканом.

[4] По твердой, ровной поверхности — до трех своих весов.

1555 год, 3 марта, Константинополь

Волнения в Москве не остались без внимания Константинополя. Причем, не только со стороны непосредственного руководства в лице Патриарха, но и султана. Ведь Патриарх в Османской Империи являлся чиновником султана, как, впрочем, и в Византийской Империи. И вот эти руководители серьезно обеспокоились происходящими на Руси проблемами. Но каждый — со своей стороны.

Если Патриарх немало был раздосадован явным успехом партии Сильвестра, то султан пришел в ярость от новостей, будто бы Андрей — посланник Всевышнего для защиты людей от ислама.

О! Сулеймана I Великолепного это задело до глубины души. И не столько из-за слов про защиту от ислама. Нет. Мало ли что кафиры там болтают. Причина такой болезненной реакции упиралась в рассказы, пришедшие из Крыма о зверствах сахира и кубулгана[1].

Сначала его ушей достигли новости о кубулгане, что ночью обращался в огромного белого волка и резал правоверных воинов, словно беззащитных овец. Потом, на следующий год, Сулейман узнал историю битвы у курганов. Само собой, приукрашенную. И там тот же самый кубулган высутпил еще и сахиром, который поднял мертвых из могил, бросив их в атаку. А потом устроил жуткую языческую гекатомбу, принеся в жертву пленных и раненых, не пощадив никого.

Но на этом мерзкий сахир не остановился.

Он несколько седмиц водил за нос крупный отряд правоверных, старавшийся его изловить и справедливо покарать. Причем водил за нос, применяя свою мерзкую магию. То духов призовет. То волков. То проведет своих людей невидимыми. И так далее. Ужасы ужасные о нем болтали. Тем более, что в конце этой прогулки он под удар всего тульского полка подвел преследователей. И там в том бою творилось что-то невероятное. Туляки бросились в бой с волчьим воем, одержимые волей сахира. Он же сам, проявив свою проявил свою природу, дрался, и ни сабля его не могла взять, ни копье, а глаза его пылали огнем Преисподней, словно не с человеком правоверные дрались, а с шайтаном.

И тут после таких колоритных описаний, до ушей Сулеймана I Великолепного доходят вести о том, что в Москве этого нечестивца и мерзавца провозгласили защитником христиан, посланный самим Всевышним. О! Как он взбесился! Обычно сдержанный и рассудительный, тут он не мог рассуждать рационально. Тем более, что Давлет Гирай, хан Крыма и его верный вассал прислал ему очевидцев. И те плакали, рассказывая о своих бедах. О том, как тяжело с нечистой силой воевать. И они были искренне в своих словах, ибо верили в то, что говорили.

Посему Сулейман приказал своему верному слуге — Патриарху Константинополя самым решительным образом осудить все эти телодвижения. Если потребуется — пойдя на крайние меры вплоть до отлучения от церкви и придания анафеме. И не столько Андрея, сколько тех, кто считал его посланником Всевышнего. С Андреем-то все понятно. Колдун и оборотень, в которого вселился демон, что губит жизни правоверных на потеху своей черной души. Отчего Сулейман, не сомневаясь ни секунды, провозгласил, что даст за голову сахира Андоника из Тулы сто тысяч акче[2], а за живого — в три раза больше.