Сергей Васильев - Стальная империя 4 с илл.

Следующий ураган террора Россия пережила во время Русско-японской войны. В эти годы, несмотря на все усилия агентов британского влияния в русских штабах, судьба японской армии, а значит и британских инвестиций, висела на волоске и нужна была соломинка, способная сломать хребет верблюду. Таковых было две — революционная коса смерти (с 1904 по 1917 год в России было совершено свыше 22 тысячи терактов) и поздравительные телеграммы в адрес Микадо от “прогрессивной русской интеллигенции”. Впервые за всю отечественную историю целая каста людей, кормящихся за казённый счёт, поздравляла чужую армию с победами над Россией.

Ленин, написавший в 1915 году “Революционный класс в реакционной войне не может не желать поражения своему правительству”, — не изобретал ничего нового, а просто озвучил настроения, которые уже десять лет пышно цвели в среде отечественной интеллигенции. Пройдёт еще двадцать лет, вырастут и встанут “на крыло” дети высокообразованных нигилистов и в сороковые годы ХХ века “цветочки” превратятся в “ягодку” власовской армии, воюющую с оружием в руках против собственного народа.

До сих пор мучает вопрос — могло ли быть по-другому в стране, окружённой внешними врагами, где опора государственности — привилегированное дворянство — уже полторы сотни лет паразитировало на собственном Отечестве, стремительно вырождаясь и превращаясь из носителя патриотизма в гнездо всевозможных пороков? Был ли вариант сменить печальное сползание в болото исторического забвения на стремительный взлёт без революционной разрухи, миллионов эмигрировавших и погибших в гражданской войне, разуверившихся и скончавшихся от болезней и голода? Насколько оправданным средством дератизации являлся поджог всего здания? Так ли необходимо было “сносить всё до основания”? Ведь затем пришлось по крупицам воссоздавать разрушенное — техническую и научную элиту, заводы и фабрики, памятники Нахимову и Суворову, офицерское достоинство, возвращать золотые погоны и звания, учреждать ордена императорских полководцев, восстанавливать патриаршество. И делать это не из любви к архаике. Просто в какой-то момент стало ясно — страна, лишённая корней, не опирающаяся на вековую историю, не уважающая героев прошлого, в противостоянии с Западом будет гарантированно раздавлена.

Поворот лицом к дореволюционной истории породил еще одну трагедию — те революционеры, которые осознали необходимость его и приступили к осуществлению, стали подвергаться обструкции и шельмованию со стороны прежних соратников и вынуждены были защищать возрождение России от новых врагов — бывших своих товарищей, физически уничтожать тех, кто препятствовал повороту России к своим корням, к своей духовной сокровищнице. И революционер Джугашвили превратился в красного императора, карающего хулителей России, по крупицам воссоздающего и преумножающего величие и славу Советской Империи, чей гимн начинался абсолютно еретическими, с точки зрения марксизма, словами: “сплотила навеки Великая Русь”. Иосиф Виссарионович Сталин — ужас для отечественных русофобов и непреходящий ночной кошмар “наших западных партнеров”!

На его плечи лёг не только груз восстановления народного хозяйства после гражданской войны, но и необходимость демонтажа революционных новоделов, несовместимых с исторической памятью и нравственными нормами русского народа. Набедокурено было много. Начиная с уродливого института “лишенцев” — лиц “неправильного происхождения”, лишённых гражданских прав, и заканчивая “Двенадцатью половыми заповедями революционного пролетариата” — популярной работой советского психиатра Арона Залкинда, вышедшей в 1924 году и посвящённой вопросам упорядочения личной жизни мужчин и женщин в СССР на основе классовой, пролетарской этики. Но самый мощный удар был нанесен по совместному проекту отечественных нигилистов и западных пропагандистов, поющих дружным хором песни о прирожденном невежестве русских и вековой дикости России.

В самом начале тридцатых была разгромлена обласканная Лениным историческая школа академика Покровского, заявлявшего под гром аплодисментов “наших западных партнёров”: “ мы, русские, величайшие грабители, каких только можно себе представить”. Вслед за ней отправлен на свалку революционный поэт Демьян Бедный, с завидной регулярностью сочинявший пасквили на “мракобесную Русь”:

«Спала Россия, деревянная дура,

Тысячу лет! Тысячу лет!

Старая наша «культура»!

Ничего-то в ней ценного нет»

Не помогла даже ссылка на высший авторитет: «Моею басенной пристрелкой руководил сам Ленин!»

Вместо него с легкой руки Сталина страну в середине 30-х буквально захлестывает культ Пушкина, следом реабилитируется Достоевский. В 1935 году произведения писателя включают в школьную программу… И это уже совсем в пику Ильичу, называвшему Фёдора Михайловича архивредным писателем. Именно Достоевского вождь всех времен и народов привел своей дочери как пример глубокого психолога.

Может быть, все дело в том, что в Сталине никогда не умирал не только романтик-революционер Коба, но и семинарист с библейским именем Иосиф, мечтавший совершить особый этико-исторический подвиг и искавший для этого подходящий образец? «Только сознав свою вину как сын Христова общества, то есть церкви, он сознает и вину свою перед самим обществом, то есть перед церковью» , — эти слова Достоевского подчёркнуты рукой Сталина.

“По иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нем исчезнуть, уступив науке, духу времени и цивилизации…, - писал в “Братьях Карамазовых” Достоевский. — По русскому же пониманию и упованию надо, чтоб не церковь перерождалась в государство как из низшего в высший тип, а, напротив, государство должно кончить тем, чтобы способиться стать единственно лишь церковью и ничем иным более”. Слева рукой Сталина приписано красным карандашом: «Ф.Д.» — так выглядел его знак согласия с автором.

Вся жизнь Сталина — это борьба за выживание в войне с коллективным Западом. Апофеоз — разгром фашизма и отчаянная послевоенная попытка избежать ядерной войны с англосаксами. Этого хватило бы для самоуспокоения самому придирчивому перфекционисту, но он и не думал о покое, видел вырождение партийных вельмож, чувствовал номенклатурную угрозу, пожирающую изнутри страну-победителя, пытался предотвратить надвигающуюся с тыла катастрофу. В конце жизни метался между забронзовевшими соратниками, увещевал, угрожал, сетовал: “Мало у нас в руководстве беспокойных… Есть такие люди: если им хорошо, то они думают, что и всем хорошо…”.