Сергей Васильев - Стальная империя 4 с илл.

— Яков Устинович, проходите, пожалуйста, — строго, как классная дама, отчеканила лейб-фея, протягивая оружейнику пригласительный конверт с императорским вензелем и его фамилией, выписанной аккуратным каллиграфическим почерком.

Рощепей торопливо подхватил пакет, коснувшись кончиков пальцев красавицы, облаченных в тончайшие перчатки, взглянул ещё раз в её глаза и почувствовал, как прямо в темечко что-то мягко, но оглушительно тюкнуло, сделав ноги ватными, а руки — непослушными.

— Яков Устиныч, — Токарев смешливо подтолкнул конструктора в бок, — что застыл соляным столбом? Не задерживайся, проходи, уважаемые люди ждут-с.

Молодой человек очнулся, оглянулся на собравшуюся сзади очередь, виновато улыбнулся, пробормотал “звиняйте” и мышью проскользнул вслед за начальством, скрывшимся в бесконечных коридорах Большого Кремлевского дворца.

****

Георгиевский зал никогда никого не оставлял равнодушным. Собственно, и спроектирован он был именно для того, чтобы подчеркнуть торжественность и даже помпезность момента награждения. Рощепей был, наверно, первым, кто не заметил стараний художника Фёдора Солнцева, архитекторов Рихтера и Чичагова. Он послушно крутил головой и слушал рассказ Филатова про ордена, украшавшие парадную анфиладу комплекса, а мысли всё ещё были там, у парадного входа, где осталась чаровница со строгим взглядом голубых глаз и с плясавшими в их глубине чёртиками.

— А вот этих господ вы обязаны знать и почитать, как батюшку и матушку, — вырвал Якова из сладких грез полушепот Филатова. На правах начальника, взявший добровольное шефство над молодежью, он пояснял, что за люди собрались сегодня в зале и чем они известны.

— Владимир Ефимович! Михаил Константинович! Рад вас видеть! — уже громко обратился Филатов к двум солидным господам, инженерам в черных мундирах, застегнутых на все восемь серебряных пуговиц, с бархатными обшлагами и стоячим воротником, украшенным вышитыми серебряной нитью звездами пятого класса.

— Молодые люди! — уже обращаясь к Федорову, Токареву и Рощепею, пробасил Филатов, — прошу любить и жаловать. Лучшие металлурги России — Михаи́л Константи́нович Кура́ко и Влади́мир Ефи́мович Грум-Гржима́йло. Только от них зависит, будут ли наши изделия стрелять, или останутся эскизами и чертежами.

— Полно-те, Никола́й Миха́йлович, — покраснел до корней своей кокетливой бородки Курако, — вы же знаете, что мы всегда стараемся выполнить все ваши пожелания

— И даже перевыполнить, — пригладил свою раздвоенную седую бороду Грум-Гржимайло. — Коля мастерски дуплекс-методом варит высокоуглеродистую сталь с марганцем, а это как раз то, что вам надо. Но и мы тоже не отстаем, вот закончим монтаж слябинга на нижнетагильском заводе, тогда сможем и моряков порадовать ка́таной гетерогенной бронёй. При той же прочности она будет на десять, а то и двадцать процентов легче крупповской…

Металлурга, садящегося на своего конька, прервали первые звуки нового гимна империи — “Славься!” Михаила Ивановича Глинки, заменившего в 1901 году тягомотный “Боже царя храни!”. Церемония началась.

Первыми на награждение приглашались Георгиевские кавалеры, отличившиеся в Маньчжурии. Принимая из рук императора награду, они поворачивались к залу и произносили необычное “Служу Отечеству!” вместо дурашливого "Рад стараться!”, выслушивали в свою честь фанфары и строевым шагом возвращались на место. Новым было не только это. В одном зале в одном наградном строю плечом к плечу стояли и нижние чины, и генералы. “Смерть на поле брани равняет звания, а Святой Петр чины не признаёт!” — ещё год назад жёстко заявил император, с ходу приняв несколько отставок особо оскорбленных аристократов, предложив всем остальным каким-то другим образом демонстрировать свою избранность и предупредив, что будет считать унижение нижних чинов своим личным оскорблением.

От массового офицерского бунта императора тогда спасла бригада африканеров, зараженная бациллой равноправия настолько, что многие даже предлагали должность командира сделать выборной, как у буров. Это подразделение, состоящее на две трети из офицеров, прошедших англо-бурскую войну и показавшее свои зубы при подавлении гвардейского мятежа, полностью поддержало императора, заявив, что боевое товарищество, невзирая на чины, есть основа боеспособности и они готовы выделить из своих рядов замену всем любителям почесать чувство собственного величия о нижние чины. Африканеров поддержала немалая часть ветеранов. Офицерский бунт не состоялся.

Солдатские массы возликовали. Почтение к императору вознеслось до небес, а вот дисциплина, наоборот — снизилась. Рукоприкладство попало под запрет, сословная обособленность офицеров лишилась внешних атрибутов, стало быть, “командир — больше не авторитет”, подумали нижние чины и получили еще одно, адресованное уже лично к ним обращение. Император надеялся на сознательность защитников Родины и предупреждал, что нарушений воинской дисциплины и невыполнения приказов не потерпит, если будет надо — расстреляет нарушителей перед строем лично, но не унижая и даже называя их при этом исключительно по имени отчеству. Офицерство вздохнуло с облегчением. Армия более-менее успокоилась, хотя какое тут спокойствие с такой масштабной реорганизацией, охватившей все структуры военного ведомства.

Войска срочно переходили на унифицированную трехзвенную структуру: три отделения — взвод, три взвода — рота, три роты — батальон, три батальона — полк, три полка — дивизия. Дивизии объединялись сразу в армиии. Корпус, как боевая единица, упразднялся. Всё хозяйственное, медицинское и продуктовое обеспечение передавалось в службы тыла. “Солдат должен учиться воевать, а не капусту солить!” — жёстко отреагировал император на попытки сослаться на старое-привычное артельное самообеспечение войск. Заместители командира по тылу со своими специалистами, задачами и инвентарем вводились в штат, начиная с батальонного уровня. То же касалось служб связи, медицины и саперов, имевших теперь двойное подчинение — командиру, которому они были приданы, и собственному начальству, упирающемуся по вертикали в генеральный штаб.

Войска повышали свою мобильность. Норма — одна лошадь на трех человек, 60 повозок на полк — превратилась в головную боль для только что реорганизованного Управления тыла. Но меньше не получалось из-за требований мобильности. Самые активные тыловики уже яростно листали зарубежные журналы, осаждали участников китайского похода и “африканеров” с требованиями поделиться опытом и своими наблюдениями за снабжением иностранных армий.