Дмитрий Силлов - Закон войны [litres]

Ну, я, недолго думая, вытянув руку как можно дальше, туда все содержимое фляги и вылил. Прощай, вода, которой в этих подземных коридорах быть не положено ни под каким видом.

Вылил. Мысленно поругал себя за то, что ничего себе не оставил – как назло, пить захотелось зверски. Но вот такой уж я по натуре своей: зачищать всякую нечисть – так до стерильной чистоты, помогать – так до конца. Глупость, скажет кто-то? Наверно. А для меня – жизненный принцип. Принципы – они всегда другим глупыми кажутся, и мои не исключение.

Интересно, но, похоже, вода для «мусорщиков» и правда была универсальным лекарством. Шкворчало в брюхе пришельца знатно, будто он прожаривался, лежа на огромной решетке для запекания стейков. Но при этом его раны затягивались на глазах. Ну и замечательно.

Ждать, пока «мусорщик» подлечится и очнется, я не стал, а просто пошел вперед по коридору, на ходу перезаряжая револьвер патронами, которые болтались россыпью в кармане. Спидлоадеров и мунклипов в сорок первом году еще не изобрели, какие-то обоймы вроде были, но у покойного энкавэдэшника их в кармане не нашлось. Потому я в полутьме потратил несколько минут на то, чтобы вытряхнуть из барабана пустые гильзы и вставить патроны. Дело с непривычки занудное и, в общем-то, бесполезное. Нарвись я сейчас на еще одно чудовище Захарова, заплутавшее в этих подземных лабиринтах, мне точно кранты. Или на группу фрицев, против которой воевать с одним «наганом» тоже та еще себе перспектива…

Но, как бы там ни было, возврата назад не было – и я шел вперед, понемногу осознавая, что уже давно потерял направление и чувство времени в этих совершенно одинаковых подземных коридорах. Трофейный сухарь был давно съеден, и жрать хотелось зверски. Но еще больше – пить, и я не раз проклял свои принципы, благодаря которым мне порой весьма трудно живется.

Если честно, я уже начал сомневаться, что вообще куда-то выйду, как вдруг впереди забрезжил слабый лазурный свет. Я даже головой мотнул, проверяя, не глюк ли это, возникший от голода, жажды, недостатка кислорода и долгого дыхания сырым, вонючим, тяжелым воздухом подземелья. Но сияние никуда не исчезло, и я ускорил шаг, примерно догадываясь, что увижу в конце пути…

Но я ошибся.

Коридор закончился, и я оказался в огромном зале знакомых размеров. Да, эта пещера вполне могла бы быть залом Монумента, если б не была на него ничем похожа, кроме высоты и обилия свободного места. Не было здесь ни стальных лестниц, змеящихся по стенам, ни разбитой, искореженной аппаратуры, ни стеллажей с книгами… ни трупов тех, кто добрался до этого места и получил то, что заслуживал.

И, собственно, Монумента тоже здесь не было.

Вместо него в центре зала в нескольких сантиметрах над полом зависло плотное облако, буквально горящее лазурным светом. Я на зрение никогда не жаловался, и даже отсюда было видно, как сверкают мириады мельчайших пылинок, из которых это облако состояло.

Я подошел поближе, чтобы подробнее разглядеть это чудо, – и практически тут же понял, что, наверно, сделал это зря. По мере приближения к сверкающему облаку у меня начало слегка звенеть в ушах и ноги стали будто ватными – их все сложнее было переставлять. Не сказать, что критично все, может, я просто сильно устал от всего пережитого, и вот прям сейчас случилась естественная реакция организма на стресс, выражающаяся в стойком желании лечь прямо на пол и немного поспать.

Но в это верилось слабо, ибо, подойдя к облаку метра на три, я понял, что меня еще и слегка подташнивает.

Ошибки быть не могло.

И без счетчика Гейгера было ясно, что облако фонит, как работающий реактор, и я уже хватанул дозу радиации, несовместимую с жизнью. На всякий случай, конечно, я опустил взгляд, чтобы посмотреть на свои руки.

И тут же отвел его в сторону.

Кожа на них была красной, словно я только что в баньке попарился. Сто процентов и с лицом то же самое. А я-то думал, что за долгое время беготни по Зоне выработал иммунитет к радиации. Может, и выработал, но смотря к какой. По ходу, я сейчас около ста грэй хапнул, маленько до мгновенной так называемой смерти под лучом недотянул. Теперь понятно, куда девались те ученые, что пропали без вести…

Правда, не совсем понятно, почему возле сияющего облака нет мертвых тел. Хотя… какая разница? Одно-то здесь точно появится, причем очень скоро…

Внезапно мои невеселые размышления прервал какой-то грохот в одном из входов в этот огромный зал – и я увидел довольно обыденную картину для моего мира, но весьма необычную для тысяча девятьсот сорок первого года.

Ибо в зал, неуклюже переставляя ноги, вошел экзоскелет.

Несуразный, можно сказать, уродливый, но, надо отдать должное, сделанный довольно добротно. Он напоминал доспех средневекового европейского рыцаря, сработанный из свинцовых пластин, к рукам и ногам которого подвели паровозные приводы от огромного металлического рюкзака, присобаченного к спине. Ну и на голове «рыцаря» был не шлем с рогами, а прозрачный купол из толстенного стекла, за которым угадывалась знакомая морда, растянутая в торжествующей улыбке.

– Рад видеть вас здесь, дорогой друг, – прозвучало из динамика, расположенного на груди «рыцаря». – Не ожидали меня здесь встретить?

Я лишь невесело усмехнулся.

Ну да, это был оберфюрер Карл Гебхард собственной персоной, за которым, выбегая из коридора, выстраивались в линию немецкие автоматчики. Человек двадцать, не меньше, вряд ли слышавших диковинное слово «радиация». О нем широко заговорят в прессе после того, как с лица земли будут стерты японские города Хиросима и Нагасаки, а пока что это всего лишь какой-то научный термин, о котором солдату знать совершенно необязательно. И даже вредно, ибо ни к чему засорять бесполезной информацией мозг, прокачанный идеями национал-социализма.

Гебхард, сопровождаемый автоматчиками, подошел ближе.

– Благодарю тебя, Иван, – сказал он, с восхищением глядя на сверкающее облако. – Я сразу понял, что ты не просто советский разведчик, а нечто иное. Нож внутри одной руки, странное спящее животное в другой, шрамы на руке, складывающиеся в древнеегипетский знак Солнца, – все это побудило меня понаблюдать за тобой в надежде, что ты приведешь меня к чему-то необычному. И ты сделал это!

Сначала я удивился, откуда он узнал мое имя, но потом вспомнил, что фашисты всех русских зовут «иванами», как и мы их «фрицами», – наиболее популярное народное имя часто дает прозвище целой нации. А вот насчет «понаблюдать» – это было интересно.

Видимо, увидев вопрос в моих глазах, Гебхард махнул освинцованной ручищей:

– Все просто, Иван, все просто. Наука не стоит на месте, и пока ты был без сознания, я вживил тебе микроскопический радиомаяк собственного изобретения. Думаю назвать его «жучком», что скажешь?