Андрей Дай - Воробей, том 1

В общем, тогда, осенью семидесятого, мы с первым министром, явили придворным сплетникам образец единомыслия. Как говаривал еще здесь, в девятнадцатом веке, никому не известный кот Матроскин - совместный труд на мою пользу, он облагораживает, едрешкин корень. Вот мы с Сашей и облагородились, хе-хе. И не важно, что явственными результатами нашей деятельности стали лишь неожиданно свалившиеся слава и деньги на казачьего сына, Артема Корнилова. Это только то, что увидели средней руки обыватели. Люди бесконечно далекие от полутеней и шепотков ни о чем на антресолях Зимнего дворца. Я получил то, чего добивался. Высший свет убедился в полном ко мне благоволении Главной Семьи страны.

А еще, я насторожился. И стал гораздо более внимательно следить за действиями Александра. За тем, как он воспринимал то или иное решение комитета. Каких людей старался к себе приблизить, а с кем предпочитал молчать, лишь тараща по-бычьи большие, на выкате, глаза. Слушал беседы, которые вела княгиня София во время светских раутов. Ждал после отклика этих бесед в высказываниях ее высокородного супруга. Только чтоб убедиться, что баварская принцесса никакого влияния на своего могучего мужа не имеет, а как раз наоборот - с готовностью доносит до сведения общества его мысли и мнения.

И вот, три года спустя, был совершенно убежден: второй сын Александра Освободителя затеял какую-то собственную игру. Странную, однобокую, не имеющую опоры на какую-либо придворную партию или сословие. Быть может, скорее рожденную некими идеалистическими размышлениями, чем трезвым расчетом. Зная характер и подозревая о сфере интересов Саши, с большой долей вероятности, это будет нечто ультраправое, предельно русское, на грани национализма и нацизма. И, при всем при этом, никакого отношения к славянофилам не имеющее. С его бульдожьей упертостью, варево в этом "горшочке" может получиться… удивительное и страшное.

- Мне очень жаль, ваше императорское величество, - печально я склонил голову перед вдовой своего друга. - Но я полагаю, что князь Александр не отступится.

- Да-да, Герман, - яростно прошипела Дагмар, всего парой фраз заставив бедного секретаря Оома смертельно побледнеть. - Мы тоже так думаем. Он не отступится, даже перед памятью своего любимого брата. Но что же именно вам, сударь, жаль? Жаль, что вы ничем не можете мне помочь? Или помешать самозванцу? Или, жаль, но вы не намерены в этом всем участвовать?

- Вы не справедливы ко мне, Мария Федоровна, - еще раз поклонился я. Поклонился, хотя очень хотелось сделать два быстрых шага, схватить ее за тонкую талию, и впиться в ее губы долгим, выбивающим дыхание, поцелуем. - Вы называете меня своим рыцарем, и не верите, что я стану бороться за вас при любых обстоятельствах?!

- Поклянитесь же в этом, Герман Густавович! Теперь же! Клянитесь самым дорогим, что есть в вашей жизни! Своим сыном, Александром, клянитесь!

Это было жестоко! И обидно. Особенно - учитывая то, что знаем, надеюсь, лишь мы с датчанкой. Да чего уж говорить. Подло это было. И я не скрывал крупные, катящиеся по щекам капли слез, по дороге к своему рабочему кабинету в Малом Эрмитаже. Слезы по умершему другу, и по убитому очарованию Дагмар. Соленую горечь разочарования и боли от нестерпимой нежности к самому драгоценному, что у меня еще оставалось в этой, второй жизни.

В мае шестьдесят девятого Наденька родила мне второго сына. Александра. Сашеньку. Малюсенького, вечно чем-то озабоченного, забавного человечка. Полную противоположность старшего - серьезного и рассудительного Герочки. Одно только угнетало мою душу. Мой младшенький болел слишком часто. За неполные шесть лет успел собрать большую часть детских болячек, от колик в животике, до ветрянки и свинки с корью. Доходило до того, что все то время, что Сашенька проводил вне постели, стало у нас в семье восприниматься за праздник.

Клятву именно его, этого болезненного, хрупкого ребенка, жизнью услышал из моих уст доверенный секретарь императрицы. И это было еще более жестоко, потому как она, Ее Императорское Величество, Мария Федоровна, требовала от меня в зарок другую судьбу. Жизнь другого человека. Того, что с раннего утра двадцать третьего января сего года, является юным властелином и самодержцем Всероссийским, императором Александром Третьим.

§5.2. Февральская резолюция

- Единственное, что представители высшего дворянства действительно хорошо умеют делать, так это плести интриги. И стоит совсем чуть-чуть зазеваться. Не вовремя отреагировать или попустить им какую-нибудь выходку, так, оглянуться не успеешь, как интрига неким волшебным образом преобразуется в заговор, - заявил Николай в феврале шестьдесят девятого, когда ему донесли, что в столицу съехались представители наиболее консервативной части дворянства. Включая, как ни странно, и дальних родственников царской семьи. Или, если точнее - двоих правнуков Екатерины Великой, двух Алексеев, Павловича и Васильевича Бобринских. Потомки внебрачного чада, родившегося у Екатерины от связи с Григорием Орловым.

Коронация Николая прошла, и желающие выразить верноподданнические чувства уже могли это сделать в Москве. Так что, естественно, "цвет дворянства" поспешил в столицу не просто так, а с высокими намерениями и по приглашениям того самого Шувалова.

Деятельный господин, ничего не скажешь. С образованием у него большие проблемы. Пажеский корпус, несомненно, хорош, как лучшее учебное заведение, готовящее офицеров. А вот обо всем, что касается вопросов политики или экономики, там даются весьма поверхностные знания. Добавить сюда искреннюю любовь ко всему английскому, и мы получим портрет этого примечательного великосветского баламута.

Так вот. В том феврале наш Петр Андреевич, решил, что наступило самое подходящее время для организации некоего прообраза консервативной дворянской партии. Чтобы, едрешкин корень, поддерживая друг друга, занять в новом правительстве высшие должности, и тем самым оказывать влияние на общую политику молодого Государя.

Тогда, шесть лет назад, довольно было донести до неформального лидера интриганов, графа Шувалова, царское неудовольствие, чтоб проблема разрешилась как бы сама собой. За графа вступился было генерал-фельдмаршал, князь Барятинский, которого почивший в Бозе Александр Второй считал своим другом, и который мог рассчитывать на особое к себе отношение Николая. Но и князь уехал из дворца ни с чем. Николай еще не слишком уверенно ощущал себя на царском престоле и терпеть присутствие в Петербурге какую-то, им не санкционированную, организацию был не намерен.

Князь Александр Иванович так же, как и Шувалов, слыл англоманом. Да еще каким! В подаренном царем Освободителем имении, в Скерневицах, что неподалеку от Варшавы, Барятинский вел жизнь настоящего лендлорда. Ланч в полдень, газоны, слуги в ливреях и охота на лис. В салонах Петербурга, особенно тех, где симпатизировали идеям славянофилов, над увлеченностью прославленного военачальника тихонько хихикали, на что фельдмаршал вроде бы внимания не обращал. И, тем не менее, примкнул-таки к "партии" консерваторов, а не реформаторов, как его дальний родственник, князь Владимир Барятинский.