Дикий Носок - Изгнание [litres самиздат]

Совершенно обессилев от долгого нервного напряжения, Урум сидел на берегу озера, повернувшись спиной к поляне. Йорги потихоньку разбредались, направляясь домой. Поляна опустела. Ула присела рядом и положила руку ему на плечо.

«Я не смог убедить их, Ула. Хорошо, хоть ты мне веришь,» – устало сказал Урум.

«Я все видела своими глазами, меня не надо убеждать,» – пожала плечами подруга.

«Мы обречены,» – прошептал молодой йорг.

«Может быть и нет,» – загадочно ответила Ула. – «Ушли не все.»

Урум порывисто обернулся.

На поляне в свете луны темнели два силуэта. Здоровяк Гурун заострял острогу, готовясь к рыбалке. Нума безмятежно наблюдала за ним, периодически проверяя пальцем остриё. Похоже, эти двое нашли общий язык и неплохо поладили.

«Хоть кому-то моя безумная затея пошла на пользу,» – с горькой усмешкой подумал Урум.

«Зачем ты здесь?» – обратился он с вопросом к гиганту.

«Останусь, посмотрю, что, да как,» – коротко ответил тот, любуясь своей работой.

«Ты веришь мне?» – продолжал допытываться мятежник.

Гурун лишь пожал плечами.

Едва только мартовские коты оккупировали крыши, определившись с дамами сердца, а небо сбросило осенне-зимнюю серость, полиняв до ярко-голубого, как в городе началось хаотичное, на первый взгляд, движение. Цокали по булыжным мостовым свежеподкованные, тщательно отобранные лошади, краснели от натуги кузнецы, спешно заканчивая выполнять заказы городского правителя, позвякивало начищаемое оружие, солилась в бочках рыба, изрядно сдобренная перцем для пущей сохранности, вялились ломти мяса, становясь тонкими и твердыми, вроде сапожной подошвы, так что никакие черви не смогли бы его прогрызть.

Городские мальчишки, потеснив любвеобильных котов, просиживали целыми днями на крышах самых высоких домов, до слепоты вглядываясь в морской простор. Дело в том, что первому, принесшему долгожданную весть, полагалась награда лично от Домиара. Высматривали они полосатые паруса. И когда, наконец, углядели, то горохом посыпались с крыш и, толкаясь локтями, ватагой, наперегонки понеслись по улицам, пугая ослов, собак и в панике жмущихся к стенам хозяек. К правителю их, конечно, не пустили, но горстью мелких монет одарили, бросив её в толпу мгновенно передравшихся мальчишек.

К вечеру у горожан буквально рябило в глазах от многочисленных полосатых прямоугольников иноземных парусов. Такого количества кораблей гавань вместить не могла, и они рассыпались по всем мало-мальски подходящим бухточкам в округе.

Ещё через два дня в мастерскую мастера Горада пожаловала целая делегация иноземцев в традиционных длинных белых рубахах. Пока они осматривались по сторонам, толмач, посланный сопровождать их, немедля приступил к делу.

«Кто здесь мастер Горад?» – зычным голосом спросил он и, небрежно поклонившись вышедшему мастеру, продолжил. – «Правитель Домиар просит тебя продать этим высокочтимым господам столько легких возков и телег, сколько им будет надобно.»

«Но у меня нет свободных возков, я делаю их только под заказ. Все, что Вы видите, уже продано и имеет своих хозяев,» – покачал головой Горад.

«Поскольку дело не терпит отлагательств, то заплачено тебе будет вдвойне. И, боюсь, отказаться ты не можешь,» – сурово закончил толмач. Было понятно, что спорить с ним, все равно, что писать против ветра. Гораду оставалось лишь развести руками.

Иноземцы рассыпались по двору, осматривая возки. Балаш наблюдал за ними из сарая, с удовольствием вслушиваясь в язык и вспоминая знакомые слова. Настолько увлекся, что не заметил, как один из них прошмыгнул в сарай и ласково почесывает за ухом сидящую на верстаке кошку. Кошка жмурилась и урчала. Юноша приветливо улыбнулся незнакомцу. Через несколько минут благодушное настроение Балаша исчезло без следа.

После того, как гости выбрали, что им требовалось и заплатили щедро, не торгуясь, толмач заявил: «Правитель Домиар требует также, чтобы один из твоих помощников по имени Балаш сопровождал иноземцев в пути, дабы без задержки чинить возки в случае надобности.»

Умила от этой новости поначалу вспыхнула, будто сухое сено. Глаза её сверкали и метали молнии. Глиняный кувшин, печально тренькнув, осыпался грудой осколков, пролетев над головой вовремя пригнувшегося Балаша и врезавшись в стену. И только зашедшаяся криком испуганная дочь, чутко уловившая настроение матери, немного остудила её воинственный пыл. Малышка Рада могла творить с матерью поистине чудеса. Любое раздражение, усталость, недосып Умилы уходили на второй план, стоило лишь дочери улыбнуться. Так случилось и сейчас. С момента рождения дочери Балашу пришлось смириться с тем, что теперь в системе ценностей жены его место было чуть повыше кошки. Совершенно неожиданно для него Умила стала слепа и глуха ко всему, что не касалось ребенка и в то же время требовательно-эгоистична. Её не заботил никто и ничто вокруг, только дочь: её сон, аппетит, красные пятна на ручках или высыпания на щечках. С этим молодому отцу пришлось смириться. Он, словно медведь, залег в спячку и пережидал, ведь когда-нибудь это помешательство должно кончиться? И Умила снова станет прежней – милой, заботливой, преданной.

Предстоящая экспедиция сулила Балашу немало опасностей: быть убитым йоргами, разорванным дикими зверями или зарезанным слугами Домиара. Только успевай уворачиваться. А значит, нужно подготовиться как следует: раздобыть оружие, запастись провизией и инструментом.

Возки иноземцев, из соображений безопасности, как было сказано юноше, двигались в самом конце длинного обоза, толстой, ленивой змеёй выползшего из города в один прекрасный день рано поутру. Где-то далеко впереди, окруженные многочисленной свитой, красовались Домиар и Миза, бодро рысили сытые лошади зубоскалящих стражников в лихо заломленных назад шапках, тяжело катили телеги с провиантом, понукаемые молчаливыми мужиками, бренчала походная кузня.

Что это за соображения безопасности, Балаш понял на четвертый день похода, когда по недосмотру нерадивого возницы, одна из телег попала колесом в яму. Дернувшаяся по инерции вперед лошадь благополучно своротила колесо, телега накренилась на бок и тяжело осела. Из вороха сена выполз на землю деревянный ящик, при виде которого иноземцы дружно побледнели, заголосили, бросились врассыпную и залегли за кустами, словно испуганные зайцы. Оцепеневший возница так и замер на облучке телеги, хлыст в его руке ходил ходуном. Очень медленно он сначала скосил вытаращенные от страха глаза в сторону, а потом и повернулся. Ящик, как ни в чем не бывало, лежал в мягкой, дорожной пыли. По прошествии некоторого времени из-за кустов показались обмотанные по иноземному обычаю головы с настороженными лицами. Ещё немного погодя они осмелели настолько, что потихоньку приблизились к телеге, осторожно взяли ящик и перенесли на обочину, подалее от людей и лошадей.