Дикий Носок - Изгнание [litres самиздат]

«Эй, осторожней! Смотри, куда прешь. Глянь, что натворил,» – тут же раздались возмущенные вопли. – «Вот я тебе сейчас…»

Пострадавший, тот самый, что ещё минуту назад хмельно дремал у костра, вскочил и схватил Ромена за шиворот, намереваясь как следует проучить разиню. Тот даже не сопротивлялся – жалкий человечек.

«Оставь, Гром. Я его знаю,» – остановил его другой стражник по кличке Макар-большеног. – «Это личный повар иноземной владычицы Мизы. Потом проблем не оберешься.»

Обладатель звучного имени скривился, как от зубной боли. Кулаки у него давно чесались и боевой запал горел, выпустить бы пар, но благоразумие взяло вверх.

«Ладно, иди. Но ты разлил нашу уху. Сваришь нам новую, раз уж ты повар,» – отпустил он обидчика. Это предложение было шумно поддержано всей компанией.

«Конечно, конечно,» – облегченно вздохнув, залебезил иноземец. – «Сегодня же сварю.» И быстро засеменил прочь, бросив на компанию на прощание цепкий, холодный взгляд.

«Странный он какой-то,» – глядя ему вслед задумчиво проговорил Макар. – «Вроде испугался, а глаза спокойные и холодные, словно у рыбы.»

«Не принесет нам ухи, к рыбам и отправится,» – угрожающе заявил Гром.

Ромен, между тем, добрался до цели своего путешествия – шатра владычицы Мизы. Войдя, он церемонно поклонился и осведомился, что будет угодно госпоже на ужин.

«Ах, Ромен, Вы такой кудесник, что с тех пор, как Вы у меня служите, я не ела ничего не вкусного. Пусть будет рыба. Та, что вы запекли на решетке, с соусом из кислых лиловых ягод, была очень хороша,» – беспечно отмахнулась Миза.

Во время всего похода госпожа пребывала в неизменно прекрасном настроении, невзирая на тяготы пути. Поговаривали, что это связано с частыми визитами в её шатер правителя Домиара, кои нередко затягивались и до утра. Что ж поделать, женщина есть женщина. Даже Миза.

Ромену оставалось лишь ещё раз поклониться и удалиться. Ведь помимо ужина для владычицы у него появилось и другое дело. Конечно, должность личного походного повара Мизы была весьма удобна, ведь теперь он получил свободный доступ к ней и мог приближаться, не вызывая подозрений. Запас специй и сушеных трав, предусмотрительно захваченный им из дома, оказался очень кстати. Однако, яд теперь использовать было нельзя, иначе на него первого и пало бы подозрение. Нужно придумать что-нибудь другое. А применение яду найдется.

К вечеру один за другим стали возвращаться разосланные во все стороны отряды разведчиков. Вести были прекрасные: плодородные земли, речушки, сбегающие с гор и теряющиеся в степи, изобилие дичи, тучные пасущиеся стада. И все это богатство ничьё – ни людей, ни йоргов, оно ждет хозяина – только приди и возьми. Лагерь оживился. Разведчиков – героев дня растащили по бивуакам и замучили расспросами. Ждали последний отряд.

Ночь выдалась теплой и безветренной, как и все предыдущие. Среди ночи Макар-большеног проснулся от резкой боли в животе, будто ножом полоснули. И сразу утихло. Рядом, лежа на спине и раскинув руки в разные стороны, оглушительно храпел Гром. Сейчас его имя подходило здоровяку, как никогда. Гром умудрился так набраться к вечеру, что уснул, не дождавшись ужина. Макар снова задремал. Но через некоторое время, вынырнув из тревожного сна, скрючился и застонал. Ощущения были такие, словно его заживо потрошат, как курицу для супа, вонзив в живот огромный мясницкий нож. Макар с трудом поднялся и, пробираясь между спящими, поковылял подалее в кусты. Когда наступило долгожданное облегчение, он утер выступивший на лбу холодный пот и в изнеможении оперся о дерево. Руки дрожали, сердце колотилось, слабость в членах была такая, что не хватало сил не то что вернуться к костру, а даже сделать и шагу. В тот момент, когда в живот снова воткнулся острый нож, Макара ясно, словно вспышка молнии, озарила мысль: «А ведь это иноземный повар. Он подсыпал нам что-то в уху, которую принес, подлая собака. Не зря он мне сразу не понравился.» Умные мысли зачастую приходят к нам слишком поздно, поэтому поделиться своей Макар уже ни с кем не мог, живот скрутило так, что он свернулся на земле калачиком и тихо скулил, подыхая в луже собственных испражнений.

Гром очнулся от богатырского сна, едва начало светать. Проспав не менее восьми часов кряду, он чувствовал себя превосходно. Осушив первым делом целый бурдюк с водой (после обильных возлияний почему-то всегда сушит глотку), он ополоснул заспанную рожу остатками воды и огляделся по сторонам.

Лагерь напоминал поле боя. Вокруг потухших или слегка курившихся костров вповалку лежали спящие тела: укутавшиеся в плащи до самого носа и в одних рубахах, свернувшиеся калачиком и бесстыдно раскинувшиеся, храпящие на разные лады, что создавало вокруг озера постоянный, несмолкаемый гул, наподобие пчелиного улья.

Второй насущной потребностью Грома после утоления жажды было отлить. Оставив плащ, бурдюк и даже оружие у потухшего костра, Гром поднялся, соображая, в какую сторону направиться, чтобы не вляпаться в кучи чужого дерьма. Надо сказать, что с каждым днем эта задача становилась все сложнее. А покуда он раздумывал, внимание его привлек аппетитный запах. Исходил он от котла, на дне которого плескались остатки какого-то варева. Гром повел носом и завистливо подумал: «Надо же, какой ужин пропустил. Небось тот иноземец принес. Ишь как пахнет то – не по-нашему.» Вылакав остатки варева прямо через край, он удовлетворенно крякнул и пошел в лес по ставшей теперь совсем уж неотложной надобности.

На давнего своего кореша – Макара-большенога Гром вышел, услышав неподалеку слабый стон.

«Эй, друг, да ты тоже перебрал,» – с неожиданной теплотой в голосе проговорил он, опускаясь на корточки рядом с ним. Обычно опьянение до полного выпадения в осадок и потери человеческого облика было его прерогативой. Макар же – человек семейный, ответственный и осторожный никогда не бросал его таком состоянии на произвол судьбы, отчитывая за неумеренное пьянство поутру. А потому видеть его в таком непотребном виде в луже испражнений было совершенно удивительно. Впрочем, с кем не бывает.

Макар-большеног был лет на десять старше Грома и взял новичка под опеку, когда того приняли в стражники. Кличку свою, приклеившуюся намертво, как банный лист, получил он оттого, что сапог его размера при выдаче ему обмундирования стражника сыскать не смогли, уж больно длина и широка была стопа. Человек рассудительный и степенный, он пользовался заслуженным авторитетом среди товарищей и даже у начальства, умея малой кровью останавливать пьяные драки и распределять дежурства так, что почти никому не было обидно. На таких надежных, основательных, пусть кто-то даже скажет простых, мужиках мир и держится. Своей инерционностью они не дают всякого рода реформаторам и революционерам пинать его из крайности в крайность, уравновешивая, будто гири на ногах.