Евгений Шалашов - Новое назначение

— А как вы собираетесь строить новое государство? — поинтересовался я. — В Архангельске нет промышленности, зерном себя может обеспечить только Шенкурский уезд. Вам даже армию не создать. Вы же полтора года жили при Северном правительстве, могли бы понять, что без поддержки извне губерния просто пропадет.

— Никто же не говорил, что Великое Коммунистическое Поморье мы станем строить прямо сейчас. Это вопрос не года, даже не двух. Возможно, затянется на десять лет, может больше. Вначале потребуется восстановить промышленность, наладить судоходство, начать торговлю с Европой, а вот тогда можно поговорить об отделении от России. Но наша организация должна быть лояльна к Советской России. Более того — мы должны быть активными участниками становления Советской власти. Не случайно, члены АПА являются членами РКСМ, поступили на службу в ЧК. Еще немного и они заняли бы ключевые позиции и в руководстве города, и губернии. Жаль, что с вами их постигла неудача.

— Стало быть, дождетесь, чтобы Россия помогла вам создать экономику, тогда и можно отделяться, — констатировал я.

Лихоносова это нисколько не смутило:

— И что в этом такого? Все члены общества внесут свой вклад в создание будущего Великого Поморья. Впоследствии, те из строителей, кто приехал к нам из России, смогут остаться на положении почетных членов Поморья, хотя и не получат права голоса на выборах в органы власти.

Я полистал лежавшие передо мной бумаги. Все задержанные, и те, кто пока на свободе, в прошлом являлись учащимися гимназии. Половина из них прошла через армию, кое-кто вступил в Архангельское ополчение.

— Как вы смогли убедить своих учеников поверить в вашу бредовую идею? Ладно бы одного, двух, десять. Но сорок человек?

— Почему бредовая? — вскинулся, было, Главный Кормчий, но сник под моим насмешливым взглядом.

— Ну-ну, Аввакум Исаакович. Вы кто угодно, но не дурак и не романтик.

Еще разок полистав протокол допроса Лихоносова, посмотрел его биографические данные. Так, тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года рождения. В сущности, совсем молодой человек. Окончил Ломоносовскую гимназию в Архангельске, учился на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета. Преподавал в гимназии историю, древнегреческий и латынь. Ишь, многостаночник!

— Надо же, — глубокомысленно изрек я, посматривая то на бумаги, то на Лихоносова. — А вы, оказывается, учились у самого Лаппо-Данилевского? А Гревс еще преподавал или уже нет?

Чекист, имевший представление о профессорах университета, слегка смутил Лихоносова, и он немного сбавил свой менторский тон.

— Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский вел у нас историю восемнадцатого века, а еще спецкурс по эпохе Екатерины второй. А Ивана Михайловича Гревса я не застал. Он уже ушел от нас в Тенишевское училище. А вы тоже заканчивали университет? Странно.

— Что именно я заканчивал, это неважно. Скажите-ка лучше, как вы умудрились не попасть в армию? — поинтересовался я, не обнаружив в документах записи о пребывании Аввакума Исааковича ни в царской, ни в белой армиях. — По возрасту вас уже давно бы должны мобилизовать.

— У меня язва желудка, — мрачно отозвался Лихоносов. — Не могу служить в армии по состоянию здоровья. Если хотите проверить — у меня дома есть «белый билет».

— Ясно.

Не стал ничего говорить, но мой двоюродный дед, любимый дядя отца, до войны работал директором школы. Ему полагалась бронь, но, когда в сорок первом на фронт ушли все его выпускники, пошел в военкомат, сказав: кем же я буду, если мои ученики погибнут, а я останусь? Не знаю, остался ли в живых кто-то из его учеников, но он сам погиб в сорок втором[1].

— Идея об отделении от России когда пришла вам в голову? — поинтересовался я.

— А в каком году Норвегия получила независимость? В пятом? Стало быть, в том самом году и пришла. Поначалу это казалось нелепо, но я поделился идеей с учениками, а те отчего-то загорелись. Знаете, молодое поколение жаждет изменить мир как можно скорее. В имперской России моя идея была невозможна, при Северном правительстве тоже, а вот Советская власть, поддерживающая право наций на самоопределение, к нам бы прислушалась.

— М-да, — пробормотал я, вспомнив слова какого-то поэта. — Ведь идея, брошенная в массы, словно девка, брошенная в полк[2]…

— Не утрируйте. А чем плоха идея создания коммунистического государства? Я покопался в книгах. Вы, я вижу, интересуетесь историей? Тогда вы должны прекрасно понимать, что если есть какая-то концепция, то факты под нее всегда можно подогнать.

Лихоносов опять собирался начать о чем-то вещать, но я остановил его вопросом:

— С какого времени вы жили за счет своих учеников? Членские взносы в двадцать процентов вы тратили на себя?

Лихоносов пожал плечами. Потом сказал:

— Должен же я на что-то жить? В армию меня не взяли, со службой не заладилось. Гимназию преобразовали в единую трудовую школу, после прихода англичан ее восстановили, но я уже не видел смысла работать. К чему сейчас история, да древнегреческий язык, если такое творится? Сократ, Платон… Да кому они нужны?

Кажется, все ясно. Авторитетный учитель сумел создать организацию, объединенную привлекательной идеей — построение Города-солнца, вовлек в нее собственных учеников, готовых по его приказанию пойти хоть на убийство, а хоть и на смерть. Но что-то мне в этом во всем не нравилось. Лихоносов человек неглупый, начитанный. В его голову пришла нелепая идея, ученики поддержали. Верю. Но этот человек не выглядит достаточно авторитетным или, как сейчас бы сказали — харизматичным, чтобы стать Учителем с большой буквы. Его ученики, успевшие понюхать пороха, пережить интервенцию, за таким не пойдут.

— Кто стал инициатором покушения на меня? — поинтересовался я.

— Я уже все сказал, — кивнул Лихоносов на протокол допроса.

— А вы уж, будьте добры, еще разок повторите, — проникновенно попросил я. — Язык у вас не отсохнет, а я хочу все услышать собственными ушами.

— Хорошо, — вздохнул бывший преподаватель гимназии. — Решение принимал Совет АПА — Филимонов Егор, Кондрашов Иван, Кирейчук Станислав. Кирейчук, как мне сказал ваш коллега, убит лично вами, остальные в камерах.

Я мысленно выругал товарища Ларькова. Ни в коем случае нельзя рассказывать о таких вещах подследственным. Ведь чем удобен покойник? А тем, что на него всегда все можно свалить.

— А вы, стало быть, были не в курсе? — спросил я с легкой иронией.

— Нет, почему же, я как раз в курсе, — не стал изворачиваться Лихоносов. — Хорош бы я был руководитель организации, если бы не находился в курсе событий. Просто члены Совета решали — кого из руководства Архангельска и губернии следует устранить, чтобы развязался большой террор, и я предложил вашу кандидатуру. Убийство руководителя ЧК подхлестнет и наше руководство, и московское к очень серьезным мерам. К тому же, товарищ Аксенов, вы очень популярная фигура в нашем городе. У вас репутация честного и порядочного человека, вы не прослыли палачом, в отличие от ваших коллег в иных городах. К тому же, на ваш авторитет работает и пребывание на Мудьюге — у нас, знаете ли, любят страдальцев. Было еще одно обстоятельство. Наши люди в Архангельской ЧК говорили, что вы задерживаетесь допоздна, но определенного графика нет, и вы не пользуетесь охраной. Стало быть, дело за малым. Надо только немного набраться терпения, и выследить вас.