Евгений Шалашов - Новое назначение

Нет, пожалуй, все-таки Лихоносов. Просто, его идеи совпали с романтическими представлениями молодежи.

— А зачем вам Большой террор? Вам что, мало расстрелов, войны?

— Мы собираемся, вернее, собирались, строить государство будущего. А в нем нет места ни тунеядцам, ни уголовным преступникам, ни бывшим контрреволюционерам. Будет лучше, если в этот новый мир не пройдут человеческие отбросы. Разумеется, мы сами станем устранять недолюдей, но хотелось бы, чтобы это сделали еще до нас. Вы читали Нечаева?

— А что именно?

— Он говорил о том, что следует истребить целую орду грабителей казны, подлых народных тиранов, избавиться от лжеучителей, доносчиков, предателей, грязнящих знамя истины.

— Что-то уже ничего не пойму, — хмыкнул я. — Вы создали организацию, понимая, что сама идея отделения Архангельской губернии от России нелепа, а теперь вы всерьез рассуждаете о необходимости очищения и прочее.

— И что здесь такого? Человек создает идею, а идея овладевает человеком.

Ладно, хрен с ним. Уже неважно, был ли лидером Лихоносов, или его использовали как некого зиц-председателя, его вина тянет на высшую меру социальной защиты. И что-то он там вещал про Сократа и Платона…

— Кстати, вы знакомы с Платоном Ильичем Зуевым?

— Директором библиотеки? Разумеется. Раньше я был там частым гостем, но года, так, с семнадцатого, новые поступления прекратились , а из старого, что меня интересовало, я уже сделал необходимые выписки. Кстати, мы с ним частенько обсуждали идею самобытности поморов, их исключительности.

— А самого Зуева что интересовало?

Лихоносов на пару секунд задумался. Пожал плечами:

— Его интересовали беседы с молодежью. Не стану греха таить — поначалу я считал, что Платон Ильич является поклонником древних греков или Оскара Уайльда, если вы понимаете, о чем идет речь…

Если бывший преподаватель гимназии собирался уличить меня в невежестве, или смутить, то ошибся.

— Что такое педерастия в Древней Греции, я знаю.

Ну вот, теперь смутился Аввакум Исаакович. Он что, и на самом деле старовер, или стесняется называть вещи своими именами?

— Ну, не тяните кота за хвост, — попросил я.

— Извините, товарищ Аксенов, это у меня профессиональное. Когда долго имеешь дело с гимназистами, то и все остальные кажутся такими же болванами, — повинился Лихоносов. — Но господина Зуева действительно интересовала молодежь, как собеседники, а не как объекты э-э сексуального вожделения. Он очень любил разговаривать с ними, интересовался, чем занимаются их родители. У Зуева даже сложился небольшой круг друзей из числа гимназистов.

А вот это уже интересно.

— Аввакум Исаакович, а вы сможете вспомнить, с кем из учеников чаще всего беседовал Зуев? И, желательно бы, указать — кем были отцы этих ребят.

— А зачем вам все это? Впрочем, сейчас припомню.

Лихоносов наморщил лоб, потом принялся вспоминать:

— Значит, Колюшкин Виктор — его отец служил товарищем Председателя Мурманской железной дороги, Сурков Вадим — сын владельца лесопильных заводов в Пинеге. И кто-то еще… Да, Сергей Кожемякин — сын управляющего железнодорожным вокзалом Архангельска.

— Благодарю, — кивнул я, аккуратно записав фамилии и должности.

Не знаю, что мне это даст, но положу эту бумажку в папку, заведенную на моего англичанина. Пусть лежит, хлеба не просит. Железная дорога, лесная промышленность. Вещи для промышленного шпионажа очень интересные. Сомнительно, что Платон Ильич мог выяснить какие-то глобальные секреты или тайны, общаясь с мальчишками, но кто его знает... Курочка по зернышку клюет.

Что ж, можно вызывать дежурного, пусть уводит гражданина Лихоносова в камеру. Потом придется собрать расширенную коллегию Архангельского ЧК, на которую стоит пригласить руководство губернии и порешать — кого стоит пустить в распыл, а кого отправить на перевоспитание куда-нибудь на Соловецкие острова, в хозобслугу при СЛОНе.

[1] Его звали Евгений Васильевич Шалашов.

[2] Игорь Губерман

В той жизни я был «совой». Всегда предпочитал лечь попозже, а встать еще позже, а ежедневный подъем в шесть утра, чтобы попасть на службу ровно к восьми ноль-ноль, представлял для меня сплошное страдание. Здесь же, где народ предпочитал все дела делать с утра, сам того не заметил, как стал «жаворонком». Не сразу, разумеется, потому что будни начальника губчека плохо сочетаются с регулярным расписанием, но постепенно. Старался внедрить в сознание подчиненных, что следует работать по расписанию, а «авралы» на нашей службе говорят о плохой организации труда. И от начальников отделов требовал, чтобы они следили за тем, чтобы рядовые чекисты могли поспать хотя бы по пять или шесть часов в день, а один день в неделю был выходным. Усталый и невыспавшийся сотрудник ЧК — плохой работник. Отсюда, по моему мнению, и происходила половина эксцессов, включая немотивированные расстрелы, ненужные аресты и рукоприкладства. От недосыпа у сотрудника ВЧК может просто-напросто «съехать крыша». И хотя такого выражения в первой четверти двадцатого века нет, но «крыши» съезжают исправно, а их хозяева вытаскивают оружие и начинают палить направо и налево.

Но мне самому выходные не полагались, да и к чему они? Театра нет, музеи тоже закрыты. Сходить в библиотеку? Но та пока тоже закрыта, по моей милости, кстати. Пока я по страничкам не разберу каждую книгу, не успокоюсь. Понятно, не сам, к этому делу у меня ротмистр приставлен, пусть изучает.

Лучший отдых — перемена деятельности, и потому старался чередовать непосредственное руководство губчека с работой Председателя комиссии по расследованию последствий интервенции, а для отдыха продолжал заниматься «английским следом» в городе Архангельске. Впрочем, на «личную жизнь» мне хватало времени с четырех утра, когда я вставал, и до «без четверти семь», когда пора выходить на службу. Как я считал, и Галину устраивает такая жизнь. А зря, как выяснилось.

Утром моя хозяйка вдруг отстранилась от меня.

— Ты чего? — удивился я.

— Володя, нам надо поговорить.

Когда женщина начинает разговор с подобной фразы, не жди ничего хорошего.

Галина нервно принялась протирать стол, без необходимости переставляла чашки. Чувствовалось, что хочет что-то сказать, но стесняется или не знает, с чего начать. Чтобы помочь женщине, спросил:

— У нас будет ребенок?

— Да ты что?! — всплеснула она руками. — Какой ребенок в моем-то возрасте?

Хм. Сорок лет или сколько ей, сорок один, по меркам моего времени — еще не возраст. Да и в эту эпоху родить в сорок лет не считалось чем-то странным или предосудительным.

— Значит, ты завела любовника? — поинтересовался я и, судя по испуганному взгляду, понял, что угадал.