Ник Перумов - Александровскiе кадеты: Смута

– Так вы подтверждаете? – мигом выпалил полковник.

– Ничего не подтверждаю, всё отрицаю, – сварливо отрезал Николай Михайлович. – Ну, долго вы еще будете у меня дачу вверх дном переворачивать? На чердаке смотрели? На втором этаже? В подвале? Всюду побывали?

К полковнику Петрову и в самом деле стали возвращаться его люди. Ничего не говорили, даже головами не качали, просто выстраивались у входа.

Человек с удостоверением на имя «Ивана Сергеевича Петрова» поднялся. Взгляд его оставался спокоен, но изрядно отяжелел.

– Значит, будем по-плохому.

– Бить будете? – деловито осведомился Николай Михайлович. – Валяйте. Только ничего вы из меня не выбьете. Нет тут никакой «машины». Ничего вы не нашли. Теперь меня запугать пытаетесь. Ну да, мы-то, люди старшего поколения, мы пуганные, верно. Вот был у меня… гм, знакомец. Красный комиссар Михаил Жадов. Комиссарил на Южном фронте. Вот это был чекист, глыба, матерый человечище! Метод допроса у него был один – рукояткой нагана да по зубам. А если и после этого человечек отмалчивался, так комиссар только плечами пожимал, да и отправлял к стенке – на виду у других подозреваемых. Все тотчас признаваться начинали, целая контора только и успевала протоколы заполнять…

– Это есть злостная клевета на доблестные органы революционного правопорядка, – ровным бесцветным голосом сказал полковник Петров. – Скажите, от кого вы услышали эти лживые измышления?

– От Миши Изварина, – с готовностью отозвался профессор. – От Изварина Михаила Константиновича.

– Вот как? Что ж, спасибо. Не ожидал, что ответите… Можете не сомневаться, с гражданином Извариным мы проведем профилактическую работу.

– Эх, вы, – Николай Михайлович глядел на полковника с непонятной горечью. – Работу они проведут… разве что на том свете. Миша Изварин, мой гимназический товарищ, расстрелян ЧеКа в Ростове поздней осенью тысяча девятьсот двадцатого года. Думайте ж вы головой хоть чуть-чуть! Иначе всё провалите и всё потеряете. И страну тоже.

Люди в штатском стояли, молчали. Полковник Петров – если он и впрямь был полковником и Петровым – только пожал плечами.

– Не пойму я вас, Николай Михайлович. Установка ваша нас очень волнует, не буду скрывать. Сверхдальняя связь…

– Да не слушаю я эти ваши «вражьи голоса», – опять поморщился профессор. – В чём я с вами, как бы это ни показалось странным, согласен – что у России есть только два союзника, её армия и её флот. Никто за границей нам помогать не стремится. «Огромности нашей боятся», как сказал классик.

– Как это «только два союзника», Николай Михайлович? – с готовностью подхватил разговор полковник. – А как же наши друзья по Варшавскому договору, а как же…

– Вы ещё какую-нибудь «спартакиаду дружественных армий» вспомните, – фыркнул профессор. – Ладно, полковник – вы нашли, что искали? Нет? И не найдёте. Потому что нет никакой тайной установки, которую я бы тут собирал, с намерением передавать шифром за границу секретные сведения, как в детективах про майора Пронина. А если Сережа Никаноров опять с доносом на меня прибежал, так то дело обычное. Я привык. Да, кстати. Жучки не пытайтесь у меня ставить. Я ж их всё равно найду. И сдам в первый отдел по описи, как в тот раз. Помните?

– Товарищи перестарались, – мягко сказал полковник. – Им было указано на недопустимость подобного рода действий. Виновные понесли наказание.

– Именно. Не на меня аппаратуру свою тратьте, наверняка дефицитную. И, полковник, очень вас прошу – думайте. Головой думайте. Иначе и в самом деле страну про… потеряете.

Полковник Петров помолчал, барабаня пальцами по бюро.

– Вы, Николай Михайлович, человек заслуженный, очень. Страна, родина, партия высоко ценят ваш труд. Очень надеюсь, что вы не совершите никаких… необдуманных поступков.

– А когда я их совершал? – пожал плечами профессор. – Я ж вам не этот блаженный идиотик Сахаров, прости Господи.

– Очень рад, – слегка повеселел полковник, – что мы с вами сходимся в оценке деятельности этого… отщепенца.

– Он не «отщепенец». Он блаженный, – вздохнул Николай Михайлович. – Физик выдающийся, хотя Зельдовича я ставлю выше. А в остальном… – он только махнул рукой. – В общем, «поступки» я никакие совершать не собираюсь. А Никаноров пусть пишет заявление о переводе в другой отдел.

Полковник этого словно бы не услышал. Поднялся, сделал короткий знак своим людям.

– Всего вам доброго, Николай Михайлович. И помните – что бы ни врали про организацию, в коей я имею честь нести службу, мы не царские жандармы, не душители свободы и не церберы. Мы всегда готовы прийти на помощь. И, если у вас возникнет какая-нибудь нужда…

– Благодарю, – коротко кивнул Николай Михайлович. – Да, и… аппаратуру вашу приносите. Посмотрим, нельзя ли её покомпактнее сделать. В рамках хоздоговорной тематики.

Полковник только усмехнулся и шагнул за порог.

За ним потянулись и его люди.

Профессор долго сидел неподвижно, только пальцы у него начали трястись всё сильнее и сильнее. Поднялся он уже с немалым трудом, тяжело дыша и держась за сердце, прошаркал ко спуску в подвал. Включил свет.

Тьмы, заливавшей угол, где стоял его аппарат, больше не было.

Машины не было тоже.

Николай Михайлович подрагивающей рукой полез за пазуху, вытащил пузырёк, сунул под язык сразу две таблетки.

И потом ещё долго, очень долго смотрел в тот пустой угол.

Юлька Маслакова и Игорёк Онуфриев теперь вместе ходили домой из школы. Оно получилось как-то само собой – после того вечера во дворе игорева дома.

И после того, как она, Юлька, ученица 5-го «а» класса 185-ой ленинградской школы, стала причастна настоящей, великой Тайне. Тайне, от которой заходилось сердце и прерывалось дыхание. Тайне, о каких Юлька раньше читала только в приключенческих книжках (какие удавалось достать в школьной библиотеке).

И это было здорово. Здорово, как ничто иное. Оно и впрямь заставляло забыть обо всём, ну, почти.

О том, что папа ушёл.

О том, что Юлька с мамой жили в огромной коммуналке (еще восемнадцать соседей, одна уборная, одна ванна) – но в небольшой комнатке всего в двенадцать квадратных метров, разделённой на две части платяными шкафами – в одной стояли вешалка, обеденный стол со стульями, за которым Юлька обычно и делала уроки, висели хозяйственные полки; в другой, светлой, с двумя окнами были мамин диван, Юлькина узенькая постель в самом углу, книги, швейная машинка, здоровенный кульман – мама часто брала работу домой, денег вечно не хватало – да старенький черно-белый телевизор.

В уборную вечно приходилось ждать своей очереди, а в ванну нечего было даже и пытаться прорваться – Юлька с мамой ходили в бани, чего Юлька ужасно стеснялась.