Ник Перумов - Александровскiе кадеты: Смута

Он начал было что-то рассказывать, но Юлька его прервала:

– Погоди! Вот тут ведь машина была?

Игорёк осёкся, взглянул удивлённо:

– Ага. Откуда знаешь?

– Чую, – сквозь зубы ответила Юлька. – Туда шагну – руки покалывать начинает, ну, словно затекло… или как ток…

– Очень интересно! – раздался сверху голос Николай Михайловича. – Юленька, милая, продолжай. Скажи, что ещё чувствуешь?

Юлька чувствовала. Голова слегка кружилось, покалывало кончики пальцев – и она смогла точно показать, где именно стоял аппарат и даже где пролегала граница той непроницаемой черной сферы, что поглотила «гостей».

Ба и деда (а Юлька как-то уже сама стала их так звать, даже не особо задумываясь, настолько естественно это вышло) – очень серьёзно её расспрашивали, всё записали, хвалили – так, что Игорь, кажется, даже стал завидовать.

– Как интересно! – восторгался Николай Михайлович. – Тесла упоминал подобный эффект.

Федя Солонов лежал на операционном столе. Стол подрагивал, покачивался, как и пол, и стены, и потолок – потому что хирургический вагон в составе специального санитарного поезда шёл на юг, прочь от Петербурга. Шёл вместе с императорским, двумя товарными, двумя пассажирскими и ещё одним боевым бронепоездом.

Все, кто вырвались из столицы.

По пути число их росло. Разрозненные отряды гвардии, столичной милиции, добровольцев, просто верных – и солдат, и офицеров, и жандармов, и дворников, «и пахарей, и кустарей, и великих князей», как говорится.

Правда, с великими князьями вышла незадача – многие разбежались кто куда, попрятались, многие так и остались в столице с новой властью, кто забился в щель по пригородным резиденциям, в Царском Селе, в Павловске, кто, по слухам, удрал аж в Териоки.

А остальные, все, кто мог, стягивались к тонкой ниточке Варшавской железной дороги.

Остался позади Дудергоф. Забрали младшие роты александровского корпуса; конечно, лучше всего было б отдать мальчишек родителям – и кого-то даже отдали, особенно из местных – но у большинства-то они отнюдь не в столице и даже не в окрестностях!..

Ничего этого кадет-вице-фельдфебель Солонов не знал и не видел.

Лишившись сознания после удара шальной пулей в тамбуре, он пришёл в себя лишь ненадолго, только чтобы увидеть склонившееся над ним иконописное девичье лицо в косынке сестры милосердия, лицо, показавшееся сквозь туман боли и шока странно-знакомым – а потом вновь впал в забытье.

За миг до того, как на лицо ему легла эфирная маска.

– Прошу вас, коллега, Евгений Сергеевич. Будете мне ассистировать, больше некому. Знаю, что вы не хирург, голубчик, но…

– Обижаете, милостивый государь Иван Христофорович. Я, как-никак, всю японскую прошёл. Как ассистировать при проникающих ранениях брюшной полости, знаю.

– Иван Христофорович… я ведь тоже могу…

– Вы, конечно, можете, ваше императорское высочество, но операция очень сложная. Нельзя терять ни минуты, может начаться сепсис. Необходимо будет начать вливание Penicillin-Lösung, ваше импе…

– Татьяна, милый Иван Христофорович. Просто Татьяна. Я ведь вам во внучки гожусь.

– Ах, госпожа моя Татьяна свет Николаевна!.. Не будем спорить. За дело, Mesdames et Messieurs!..

Ничего этого Федор, конечно, не слышал. И ничего не чувствовал.

Две Мишени не уходил с передней пушечной площадки бронепоезда. Составы ползли медленно, несколько станций по пути к Гатчино оказались полностью покинуты (буфеты, разумеется, разграблены): сбежали все, вплоть до последнего обходчика или смазчика. Приходилось задерживаться и проверять каждую стрелку – многие были переведены так, что заводили в тупики.

Офицеры, не гнушаясь чёрной работы, грузили уголь из покинутых складов. К счастью, работали водокачки и паровозы жадно присасывались котлами к коротким раструбам шлангов.

Вагон-канцелярию в императорском поезде заполнял дым папирос. Яростно трещали все четыре «ундервуда», на походном прессе размножались Манифест, который ещё лишь предстояло предать гласности, воззвания и объявления. Место прислуги и свитских заняли военные – и гвардейские, и армейцы, даже несколько флотских.

Германские добровольцы меж тем втянулись в оставленный на поругание Петербург. Временное Собрание торжествовало победу; Кронштадт, форты и береговые батареи вместе с большинством боевых кораблей предались новой власти.

Однако, что Две Мишени успел услыхать от других, вырвавшихся из города, что случайно оказалось у них и что теперь лежало в его карманах – говорило, что к решающему броску готовится совсем иная сила.

Петросовет.

Уже вовсю шло брожение в полках и эскадронах, в экипажах и в запасных батальонах. У рядовых и у матросов перед глазами оказывались отлично напечатанные, яркие, броские листовки – эсдеки не дремали, развернув бешеную деятельность. У них в достатке нашлось и типографий, и бумаги, и денег, и транспорта – вся округа оказалась засыпана их листовками.

«Товарищи солдаты и матросы! Пробил час нашего освобождения! Долой кровавый царский режим, долой прогнившее самодержавие! Долой и презренную клику министров-капиталистов, которые ничем не лучше!.. Да здравствует социалистическая революция!.. Не будет жадных и глупых буржуев, обирающих простой народ! Не будет толстосумов-купцов, кулаков-мироедов, жирных попов, торгующих опиумом для народа!.. Наши цели просты и ясны каждому:

Землю – крестьянам!

Фабрики и заводы – рабочим!

Всю власть – советам! Страну – трудовому народу!..»

Простые слова, и знакомые. Но били они прямо в цель… как и там , в другом семнадцатом…

«Почему нас зовут большевиками? Потому что мы – за большинство народа и потому, что большинство народа за нас!.. Никто не даст крестьянину земли, никто не даст рабочему завод – кроме нас!.. Мы одни решительно порываем со старым миром, миром зла, крови и несправедливостей, где бедному человеку доставались одни кости!.. мы одни говорим – землю делить, по справедливости, по числу едоков! Мироедов-кулаков – вон из наших сёл! Кулачье – раскулачить! Дома их, скотину, инвентарь – беднейшему трудовому крестьянству!.. Братья-бедняки, поднимайтесь, создавайте комитеты деревенской бедноты – комбеды, берите власть, гоните кровопийц из деревень в шею!..»

Что делать? Пока ещё поезда продолжают движение, рвутся на юг; но, само собой, телеграф им не обогнать. Скоро, совсем скоро захватившие власть в Петербурге отдадут соответствующие приказы; тот же Гучков, к примеру. Ни мужества, ни решительности ему не занимать; какие-то полки могут и выполнить приказ «законного правительства из состава депутатов Государственной Думы». И тогда останется только пробиваться с боем, но, опять же – куда?