Сергей Кишларь - Аризона на троих. Семь камней Кецалькоатля

Генри проницательно глянул на него, справедливо подозревая, что тот шутит и переспросил уже совсем другим, ироничным голосом:

– Атлантида?

Профессор сделал головой два медленных утвердительных кивка. Это молчаливое покачивание было настолько многозначительнее, первого «да», что Генри ощутил озноб от предчувствия прикосновения к великой тайне, но скептик в его душе ещё не сдавался:

– Моя русская бабушка рассказывала мне в детстве сказку, в которой некий царь, желающий избавиться от героя, посылает его туда, не знаю куда, чтобы он нашёл то, не знаю что. Похожая ситуация. Не находите?

– Ничего похожего. Я знаю, что ищу.

– Вы знаете! – возмущённый безапелляционностью профессора, Генри воздел руки к потолку. – Да ведь даже неизвестно существовала ли она на самом деле или нет. Один единственный человек две с лишним тысячи лет назад упомянул о ней, и человечество с тех пор будто с ума сошло. А если Платон придумал её? Если это была просто утопия? Мечта об идеальном государстве? Художественный вымысел?

Генри уже забыл о том, что он беспристрастный репортёр и почти кричал, чувствуя себя ребёнком, который специально не верит россказням взрослых, чтобы те начали его убеждать и рассказывать в подтверждение всё новые и новые истории, чтобы он мог, наконец, рассеять сомнения и радостно захлопать в ладоши: «Ура, она существует!».

Два года назад он прочитал книгу Игнатиуса Доннели, и она его просто потрясла, но с тех пор прошло время, книга забылась, ничего нового не произошло, а Атлантида осталась такой же далёкой, как и была. И вдруг эта встреча с профессором и этот разговор.

Но профессор, к глубокому разочарованию молодого человека, не стал разубеждать его, не стал ничего доказывать – он просто забрал книгу, спокойно сказав:

– Я рано начал этот разговор, вы ещё не созрели для него.

Генри чуть не задохнулся от возмущения, но смолчал… Это он не созрел? Да он как никто другой хотел верить в Атлантиду. Верить в неё не как в миф, а верить по-настоящему, как веришь в то, что где-то за дальними горами есть прекрасные загадочные страны, которых ты ещё не видел, но в существовании которых не приходится сомневаться, ибо они имеют реальные очертания на глобусе и манят с почтовых открыток и с ярких наклеек на сундучке сходящего на пирс матроса.

Но для такой веры нужны основания. Пусть самый никудышный фактик, пусть самая маленькая зацепка, дающая право перевести миф в разряд пусть очень смелой, пусть шаткой, но всё же научной гипотезы.

Генри понимал, – у профессора есть такая зацепка, и хотел узнать о ней немедля. Он чувствовал в душе что-то похожее на то детское состояние, когда хочется капризно крикнуть: «Хочу!» и нетерпеливо стучать ногами: «Хочу-хочу-хочу!» до тех пор, пока твой каприз не будет удовлетворён.

Как девушка, напрашивающаяся на комплимент, сетует по поводу того, какая она дурнушка, так и Генри проявлял скептицизм, чтобы получить обратный результат и обрести наконец-то надежду. Но профессор замкнулся – тасовал на столе книги, перебирал в них закладки, не замечая молодого человека. Его можно было понять – он тоже имел к Генри множество вопросов о Золотом Каньоне, и тоже не получал на них ответов.

Надо было идти на уступки, и Генри в обмен на откровенность профессора осторожно рассказывал тому о своих приключениях в Золотом Каньоне: описывал пирамиду, ацтекских жрецов, и даже ритуал жертвоприношения, но тщательно обходил стороной всё то, что касалось Духа, ходячих мертвецов, и небесного огня, поражающего всех тех, кто не смог пройти испытание Кецалькоатля.

– Мистер Хэлфорд утверждает, что вы в своих блестящих заметках из Аризоны умолчали о львиной доле ваших приключений, – в очередной раз «закидывал удочку» профессор. – Якобы с вами там происходила настоящая чертовщина.

– Ну, если вы так безгранично доверяете словам мистера Хэлфорда, спросите об этом у него.

– Вы просто не хотите говорить.

– Вы тоже, профессор, не торопитесь раскрыть карты. Я вам рассказал всё, что знаю, теперь ваша очередь.

– Но вы были не совсем откровенны со мной.

– Откуда такая подозрительность, профессор? Вы наконец расскажете о том, что роднит Золотой Каньон и поиски Атлантиды?

– Ещё не пришло время говорить.

– Значит, время моих откровений тоже ещё не пришло, – разводил руками Генри, хотя больше всего на свете ему хотелось обменять свои секреты на секреты профессора.

Благоразумие брало верх. Кому рассказывать о духах и ходячих мертвецах? Человеку, который не уставал повторять: «Я материалист и верю только в реальность».

Ещё в начале путешествия Генри решил найти в лице профессора союзника для побега, и предупредил его, что из каньона никто не выберется живым.

– Бросьте, – смеялся профессор. – Я не верю в предначертания судьбы, и прочую чертовщину.

Генри не хватило тогда убедительности, чтобы перетянуть профессора на свою сторону, он понимал, – чем правдивее будут его рассказы, тем меньше будет верить им профессор, поэтому и оставил попытки.

Бывало, Генри и профессор целый день не возвращались к теме Золотого Каньона и Атлантиды, накапливая в душах нетерпение.

«Что-то он знает, не зря носится с книгами, не зря начал разговор», – думал Генри, исподтишка наблюдая за профессором, и ловя на себе ответный взгляд – такой же испытывающий и подозрительный: «Что-то он знает, что-то затаил».

Хэлфорд по обыкновению пропадал где-то в недрах других вагонов, или с девицами в своём просторном купе. Профессор был недоволен такими вольностями банкира, но он был ещё сравнительно молод и на четвёртый день путешествия поддался чарам одной из девушек, пустил её в своё купе. А Генри был стоек до последнего.

Первый опыт общения с «ночными ангелами» случился у него в девятнадцать лет, когда более опытные друзья напоили его до бесчувствия и повезли в публичный дом «посвящать в мужчины». Он плохо помнил ту ночь, но неприятный осадок остался. С тех пор он дал себе обет: никогда в его жизни отношения с женщинами не будут строиться на той же основе, на которой идёт торговля на рынке.

Один раз в Редстоуне, под влиянием Джеда и изрядной порции виски, он попытался нарушить этот обет, и тут же был наказан. Хороша была картина: две голые девицы и Генри с Джедом, в чём мать родила. До сих пор перед глазами у Генри стояла злая и едкая усмешка Алисии.

Нет! Теперь только любовь и верность! Как у Байрона:

О, дева! Знай, я сохраню

Прощальное лобзанье

И губ моих не оскверню

До нового свиданья.

Взаимно обиженные недоговорённостью, молодой человек и профессор садились за шахматы, и тогда Генри, заговорщически понижая голос, заводил разговор об Хэлфорде: