Инга Могилевская - Петля. Том 2

Снова высокомерная усмешка, снова тормошит братика:

– Слышишь? Он считает, что тебе от меня только вред, а он, мол, может тебе помочь, если я не буду мешаться. Так что, мне тебя оставить и уйти?

А тот все размазывает по рубашке бесенка горькие слезы, мотая из стороны в сторону взлохмаченной белесой головкой. Он вообще прекращал это делать? Или опять так отреагировал на очередное перековерканное высказывание старшего? Может, все-таки различает отдельные страшные для него слова или выражения, вроде «мне тебя оставить», и потому так…

Видно, поняв, что перегнул палку, бесенок смягчает тон:

– Да, успокойся, chaq’, не брошу я тебя здесь. Ты же знаешь, – поднимает глаза на Тито, – В одном ты, конечно, прав, он не мыслит так, как я. Боюсь, он понимает все гораздо лучше. Это мне, идиоту, еще многое не ясно.

Этот спор ни к чему не приведет. Только зря время тянут. Тито делает решительный шаг навстречу. Пытается снова разъяснить бесенку проблему в ее чистом насущном виде:

– Тут все яснее ясного, Рамин. В первую очередь нам надо залечить его раны. Сейчас и немедленно, пока еще не поздно, – еще шаг, – Это единственное, что я хочу. И это единственное, что ему сейчас, действительно, жизненно необходимо. Но уговорить его я не могу. И как с ним быть, не знаю. Мне жаль, но если для спасения его жизни понадобится немного прибегнуть к силе, то я…

Это не было ни угрозой, ни предупреждением… Он вообще не имел в виду ничего такого, помимо, как ему казалось, правильно и логически расставленных приоритетов, которые сын Хакобо должен бы осознавать. Вот только, похоже, тот опять истолковывает все на свой лад.

– Не подходи! – выкрикивает мальчик срывающимся на хрип голосом.

– Бесенок, перестань…Ты же понимаешь, я не…

– Да что б тебя! Стой там!

От этого крика Тито замирает как вкопанный. Не смея шевельнуться, он с ужасом наблюдает, как одной рукой Рамин крепче прижимает к себе задрожавшего братика, а другой вытаскивает из-за пояса брюк охотничий нож.

– Ну-ну… Это уже совсем лишнее! Что на тебя нашло? – еле выдавливает Тито, вытаращив на него испуганные глаза. Малыш тоже чуть поворачивает голову на бок, уставившись на сверкнувшее в руке его брата оружие.

– Молчи! – рычит старший, – Я знаю, что делаю!

С этими словами он закатывает по локоть рукав своей рубашки на руке, которой прижимает брата, вдавливает лезвие в тыльную сторону запястья и резко дергает. Морщится, сжав губы. Порывисто выдыхает. Потом удовлетворенно рассматривает алую полосу, оставленную ножом на своей бронзовой коже. Она быстро растет, набухает, растекается. Тяжелые капли чуть слышно начинают стучать по дощатому полу. Прячет нож обратно за пояс.

Белый мальчик изумленно поглядывает на растянувшуюся в нескольких сантиметрах от его лица рану. Даже дрожать и хныкать перестает. Только издает какое-то тихое, кроткое, едва различимое «У-у».

– Теперь давай сюда эту гадость, – бесенок кивком указывает на банку с настойкой.

Слишком шокированный происходящим, чтобы перечить (да и поздно уже), Тито послушно поднимает банку, открывает, пропитывает жидкостью кусочек ваты, протягивает ее Рамину. Не колеблясь, тот сразу прижимает ее к кровоточащему порезу. Непроизвольно вздрагивает всем телом, на мгновение расширившиеся глаза сжимаются, лицо собирается неестественными складками, стиснутые зубы успевают вовремя закусить вскрик. Подержав вату на одном месте пару секунд, уже осторожнее проводит ей вдоль пореза. Потом глубокий вдох, выдох – наконец заставляет себя приподнять веки. Блеснувший от безжалостно раздавленных слез взгляд поднимается на Тито.

– Ты говорил, ему не будет больно… – выдавливает он с укором.

Тито виновато опускает голову:

– У тебя свежая, открытая рана, поэтому и… А если бы успела подсохнуть и начала затягиваться, то жгло бы не так сильно…

– У него почти все открытые!

– Да… Я… Я если честно, не ожидал, что у него все так плохо… Думал, хоть понемногу заживают…

– Стал бы я его к тебе тащить, если б все само заживало, – горестно хмыкает сын Хакобо.

– Мне жаль…Но, бесенок, я не знаю, как еще можно справиться с этим. Слишком сильное заражение. Другого способа нет. Я… Я обещаю протирать очень аккуратно, по самым краям ран. И сразу подую, чтоб меньше жгло. Только мне нужно, чтоб ты его придержал. Сейчас понимаешь, почему я об этом прошу?

Бесенок покусывает губу, с сочувствием уставившись на макушку прильнувшей к нему белесой головки. Думает. Решается.

– Сани… – зовёт он, наконец, – Chaq’, послушай… Знаю, я обещал, что ты почти ничего не почувствуешь… Я ошибся. Это больно. Поначалу очень сильно жжёт. Но вопрос стоит так: либо ты согласишься перетерпеть эти несколько минут, либо тебе будет становиться хуже, и ты умрешь через несколько дней. Понял? Ты готов сейчас потерпеть?

Этот безжалостный ультиматум, который Тито, пусть и осознавая, никогда бы не осмелился произнести ни вслух, ни даже про себя, не производит абсолютно никакого эффекта на малыша. Видно, ничто из прозвучавшего не входит в скромный перечень тех 'страшных' слов из воспринимаемого им лексикона. Тем не менее, бесенок выжидает, будто надеясь на какой-то осознанный ответ. Нет, ни звука, ни движения головой – ничего.

– Ладно…, -выдыхает он, плохо скрыв свое разочарование, бережно приподнимает голову братика за подбородок, призывая смотреть на себя. Всё-таки прибегает к помощи невербальных средств, – Тогда сейчас он, – указывает на Тито, – также протрет раны, – указывает на порез на своей руке, – на твоей спине, – едва касаясь, проводит ладонью по его острым, будто вспарывавшим иссеченную кожу лопаткам, – Хорошо?

На сей раз ответ следует незамедлительно. ' Нет ' – замоталась из стороны в сторону головка – ' Нет, нет, нет '.

– Ты что? Умереть хочешь?! – с отчаянием вопрошает Рамин.

' Нет, нет, нет ' – не останавливаясь, не слушая, не понимая, – ‘ Нет, нет, нет '.

– А что, chaq’?! Что?!

Внезапно маленький останавливается, чуть отстраняется от брата: всего на секунду, только чтобы оторвать ручку от его плеча, за которое цеплялся все это время, и коснутся указательным пальчиком его груди.

– Хочешь, чтоб это сделал я… – бормочет бесенок.

Кивок.

– Я… я не смогу так аккуратно, как он… Я не умею.

Снова тот же указательный жест – 'ты'.

– Я не смогу сделать так, чтоб тебе было не больно. Наоборот, ещё хуже чем он сделаю.

'ты'

– И цацкаться с тобой, как он, я не собираюсь…

Кивок, мол, учту.

Рамин поднимает на Тито взгляд, в котором обречённость и растерянность пытаются нелепо скрыться за злорадной усмешкой: – Видишь? Все он понимает. И не доверяет тебе, профессор. Совсем не доверяет… Ладно… Значит, будешь говорить мне, что и как делать. Сам к нему больше не приближайся.