Инга Могилевская - Петля. Том 2

Когда, наконец, перевязка закончилась, Тито устало опустился на стул. Хоть его задача и свелась только к тому, чтобы протягивать Рамину пропитанные настойкой тампоны и периодически подсказывать, где прижимать сильнее, а где, наоборот, стараться поосторожнее, он был полностью опустошен. Не мог избавиться от ощущения, что соучаствовал в жестокой инквизиции над и без того измученным ребенком. Да, он знал, что так нужно и по-другому никак не помочь, но почему-то понимание этого не приносило никакого утешения. Было тяжело… особенно поначалу. Малыш кричал, и это был крик, способный разорвать на части любое хоть мало-мальски чувствующее человеческое сердце. Удивительно, как при этом его ещё умудрялось трепыхаться.

Пару раз ему казалось, что бесёнок тоже не выдержит, сорвётся, все бросит, и тогда ему придется как-то самому заканчивать процедуру, а он уже не был уверен, что сможет. Но сын Хакобо справился: дрожа, сглатывая слезы, искусывая себе губы, но справился. В какой-то момент, видно поняв, что нервы на пределе, и ему едва удается себя контролировать, он наклонился к братику и сухо пригрозил: «Закричишь ещё хоть раз, и это будет делать Тито». Как ни странно, но это подействовало. Маленький закусил край матраца, сжал кулачки и стал переносить последующие мучения с такой поражающе немой стойкостью, которой восхитились бы и видавшие виды герои. Это позволило бесенку собраться и довести дело до конца. Теперь, слава богу, все было позади… По крайней мере на сегодня.

– Когда нужно делать следующую перевязку? – тихо проговаривает Рамин. Он сидит неподвижно, согнувшись на краю кровати, рядом с пестрым трясущимися курганом из пончо, под которым похоронил себя малыш Алессандро, едва все закончилось (на сей раз старший даже не стал этому препятствовать), и таранит пол тупым отрешенным взглядом.

– Завтра утром. А потом, вечером, – отвечает Тито, – первые дни придется по два раза в сутки, иначе…

– Ясно, – бесёнок сглатывает.

– Но к завтрашнему дню раны подсохнут, и должно быть не так больно, – поспешно добавляет Тито.

– Ясно.

Судя по тону, сын Хакобо больше не воспринимает его заверения всерьез. Не важно. Главное, что на сей раз, он сам уверен – завтра все пройдет гораздо легче. И легче будет становиться с каждым днем, если все делать правильно и поберечь его от лишних стрессов и передряг.

– Рамин, я думаю, тебе пока не стоит привозить его сюда. Дорога всё-таки не близкая, а ему сейчас тяжело переносить такие поездки. Я завтра к вам с утра сам приеду, ладно?

– … Зачем?

– Что? – не понимает Тито.

– Зачем тебе приезжать? Не вижу для этого причины…– бесёнок говорит, не поднимая головы и по-прежнему глядя в пол, будто и не беседует вовсе, а лишь размышляет вслух, – Подпускать тебя к себе Сани не намерен. Что нужно делать, я уже понял. Теперь смогу обойтись и без твоей помощи. Можешь просто дать мне с собой нужные лекарства… а ещё лучше, рассказать, как их изготовить – и все. Забудешь про нас, как про кошмарный сон.

И Тито уже раскрывает рот, чтобы возразить, как вдруг осознает, что не сможет донести до этого бесспорно умного, но уж слишком отчуждённого, слишком далёкого от него мальчика одну простую мысль, если они и дальше продолжат разговаривать так – не глядя друг другу в глаза.

Он встаёт, подходит к бесенку, опускается перед ним на корточки, ласково накрывает его сцепленные в крепкий замок ладони своими.

– Рамин, послушай…

Бесёнок неохотно поднимает голову. Его черные зрачки сливаются со столь же темной радужкой и тонут в красной густой сети приступивших капилляров. Где-то, когда-то он уже видел точно такой же непроницаемый, неприступный, обращённый внутрь взгляд, точно такой же разрез глаз и форму бровей… точно такое же окаменевшее выражение на лице. И, наверное, как и тогда, будет непросто пробиться, достучаться, объяснить… А если понадобиться, даже выпотрошить перед ним душу… В пределах разумного, конечно, и тут важно не сболтнуть лишнего. Но он все равно попробует.

– Рамин, вы для меня вовсе не кошмарный сон. Вы самое лучшее, что со мной случилось. Вы то, на что я даже не смел надеяться. Сегодня, когда я увидел вас на пороге своего дома, я словно вновь обрел смысл жизни… Знаю, это звучит пафосно… Но поверь, если бы не вы, я… Я не знаю, что бы я делал…

– Зато я знаю, что бы ты делал. Заявившись сюда, мы оторвали тебя именно от того самого «важного занятия».

Тем же блеклым и ровным тоном, но до чего же хлестко это прозвучало. Наверное потому, что он просто оказался не готов получить в момент своего подлинного откровения от -… боже! …– от ещё ничего не смыслящего в жизни ребенка подобную увесистую словесную оплеуху. Но он ведь не собирается оспаривать ее заслуженность? Нет. Он признает. Признает, черт возьми!

– Хочешь, что бы я вернулся к этому занятию? – спрашивает он, едва сдерживая в хрупкой скорлупе простого вопроса и стыд, и обиду, и злость, и омерзение, и покорное самоуничижение, и много, что ещё. Нет только сарказма. По крайней мере с его стороны. Он действительно предъявляет свою недостойную, позорную, скотскую слабость на суд того, кто в силу возраста, в силу своей наивной и невинной чистоты просто не способен понять и помиловать, на суд того, кто не может не быть справедливо жесток.

– Мне-то какое дело? – безразлично пожимает плечами мальчик, отвергая предложенную ему роль судьи, – Чего хочешь ты?

– Чего я хочу?! – Тито набирает в грудь воздух, – Бесёнок, я хочу, чтобы твой брат выздоровел. Хочу видеть, как ему становится лучше. Хочу знать, что у него все налаживается. Хочу сделать все, что в моих силах, чтобы помочь хотя бы одному ребенку в этом мире. Или… – он чуть крепче сжимает ладони бесенка, – Или, может, двоим?

Зря он это сказал. Резко и порывисто бесёнок вырывается, вскакивает на ноги и замирает в метре от него, косясь сверху вниз, ни слова не произнося, но выражая всем своим видом «мне твоя помощь не нужна». Нечаянно задетая гордость. Где-то, когда-то, он уже знал такую ранимую, но неодолимую гордость. Можно было догадаться: всё-таки в мальчике ее кровь, и избежать столь досадного промаха.

– Не бери на себя слишком много, – цедит Рамин, – Лекарства для брата – вот единственное, что ты можешь сделать.

– Это не так… Лекарства – я их, конечно, могу тебе дать. Того, что у меня есть в готовом виде, должно хватить дней на десять. Потом сделаю ещё… Или покажу тебе… Только, пожалуйста, бесёнок, не лишай меня возможности хоть изредка видеть его. Мне необходимо его видеть.

Тень хмурой морщинки проступает на лбу мальчика, сливая воедино подтянувшиеся к переносице брови, пазухи ноздрей подергиваются, будто зачуяв смрад.

– Это что? Шантаж? – спрашивает он шёпотом.