Бьёрн Андреас Булл-Хансен - Йомсвикинг

О Сигурде, сыне Хлёдвира, говорили, что он жаден и приказывает тайком резать скотину тех людей, которые отказываются платить ему подати. Это был крупный, толстый мужчина, на шее над линией ворота виднелся чирей. Говорили, что этот чирей менял цвет, когда ярл злился, и наливался красным цветом; как маяк предупреждает корабль об опасности, так и гнойник предупреждал людей вокруг. Грим, сидя у костра, налился злостью и начал рычать, и хоть Хакон попытался его успокоить, обняв отца за плечи, это не помогло. Ярла Грим иначе не называл, как разбойником и мерзавцем, ведь тот ничего не делал, лишь собирал подати, а со своими бедами островитяне управлялись сами, как умели.

Подойдя к костру, ярл встал, расставив ноги и засунув за пояс большие пальцы рук. Он вздернул подбородок, не говоря ни слова и уставившись на морехода в плаще. Его глашатаем стал Щенок:

– Сигурд, сын Хлёдвира, ярл Оркнейский, приветствует вас на островах. – Щенок сделал пару шагов вперед. – Это ваш корабль?

Мореход кивнул.

– Вы можете бросить якорь у нашего причала.

Мореход бросил взгляд на свой корабль, затем вновь повернулся к Щенку и ярлу.

– Да, – сказал он. – Как видите, мы уже здесь.

Щенок подошел еще ближе, шагнул между женщин и мужчин у кострища и щурясь стал рассматривать, сколько воинов осталось на корабле. Те, должно быть, поняли, что что-то затевается, несколько человек быстрым шагом спустились по сходням, кое-кто сжимал топор. Должно быть, Щенок испугался, он отпрянул к отцу и встал за его спиной. Сигурд, сын Хлёдвира, сказал что-то вполголоса своим дружинникам, те, откинув полы плащей, опустили руки на рукояти мечей и топоры у пояса; сам Сигурд также готов был вытащить свой меч, но мореход воскликнул:

– Не обнажай меча против меня! – Это прозвучало так, будто он боялся, что, если ярл вытащит меч, произойдет что-то страшное. – Ты могуч, Сигурд Оркнейский. Но я поклялся своему вождю, что не буду повиноваться никому, кроме него. Если ты поднимешь на меня меч… Мне придется убить тебя, ярл.

Из ножен, скрытых ранее под плащом, он вытащил длинный сакс. Я и раньше видел такие длинные острые ножи, но у нас дома, в Вингульмёрке, их почти не использовали, они были привычнее в дальних странах. У обычных ножей лезвие у кончика изгибается к спинке, но у сакса лезвие прямое, а спинка изогнута.

Сигурд, сын Хлёдвира, так и застыл, сжимая рукоять меча, глаза у него округлились. Он смотрел на морехода с саксом, на его команду, идущую с пристани, и нам показалось, что сейчас он повернется и уедет, но оказалось, что я недооценивал ярла.

– Я не поднимаю меч на чужестранцев, – заявил Сигурд, и меч скрылся под плащом. – Но заплатить подать ты должен. Десятую часть тех денег, что у тебя на поясе.

Сигурд указал на кожаный мешочек на поясе морехода, схватил сына за рукав и вытолкнул вперед. Щенок согнулся больше, чем обычно, не осмеливаясь взглянуть в глаза мореходу и пробираясь к нему меж людей у костра, он неотрывно смотрел на кошелек. Должно быть, мореходу надоело это зрелище, он вдруг сорвал кошелек с пояса и перекинул его через костер прямо к ногам ярла:

– Возьми, сколько хочешь, ярл. Будем считать, что мы расплатились и за следующую стоянку.

Конечно, ярл считал ниже своего достоинства наклоняться за кошельком. Один из его людей поднял его и подал господину. Ярл распустил завязки, заглянул внутрь и вытащил серебряную монету, блеснувшую в свете костра. Затем он запустил туда всю пятерню, вытащил еще пригоршню, отвернулся и пошел к своему коню. Щенок следовал за ним по пятам.

Когда ярл со свитой уехали, мы остались сидеть у костра. Мужчины продолжали пить, мореход вместе с ними. Должно быть, он устал или плохо умел пить, ибо вскоре от той твердости, с которой он встретил ярла, не осталось ни следа. Он пошел на пристань помочиться, залил и камни, и собственную штанину, потом, пошатываясь, вернулся к костру, издал громкий стон и мешком повалился на землю.

Достойным завершением вечера назвать такое было нельзя, но вскоре меня ожидало более неприглядное зрелище. Когда почти все мужчины уже осоловели от пива, люди начали расходиться по домам. В это время года ночи не бывают по-настоящему темными, так что даже упившиеся мужчины и женщины могли добраться к себе домой, не боясь оступиться и разбиться о камни. Над пустошами разнеслись звуки песен и пьяных здравниц. Наверное, я тоже опьянел, помню только, что вдруг оказался на ногах и пошел, держась одной рукой за плечо Гарда, а в другой я нес Фенрира. Не помню, чтобы мой песик был со мной, когда я уходил из усадьбы, должно быть, он нашел меня позже, идя по следу.

Мы остановились у каменной пирамиды. Там Грим долго размахивал руками, бессвязно бормоча, как он любит этот остров. Да, он любит каждую кочку, каждую травинку вокруг. Он любит небо у нас над головой, разве есть что-то прекраснее летнего неба над Оркнейями? Хакон кивнул, он, как обычно, во всем соглашался с отцом. Харек сидел прислонившись спиной к пирамиде. Похоже, он заснул.

В это мгновение мы заметили мохнатую фигуру, бредущую из гавани. Грим погрозил ей кулаком, но как-то по-умному окликнуть ее не смог, так что издал громкий рев. Услышав его, Хуттыш пошел быстрее, а Грим вновь взревел и направился ему навстречу.

Они сошлись недалеко от пирамиды. Хуттыш был мельче Грима, но оказалось, что он не менее выносливый в драке. Они набросились друг на друга, Хуттыш обхватил Грима за пояс и повалил на землю. Грим закричал от злости, поднялся и тут же получил прямой удар в лицо. Он отпрянул от Хуттыша, держась за нос, сквозь пальцы сочились струйки крови. Сыновья Грима не бросились на защиту, но этого ему и не требовалось. Он повернулся к коренастому противнику и отвесил ему удар прямо в челюсть. От этого Хуттыш покатился вверх тормашками, какое-то мгновение он не мог подняться и растянулся между кочками с закатившимися глазами. Но вот он вновь встал на ноги и ударил Грима в живот. Тот сложился вдвое и сблеванул. Немного блевотины попало Хуттышу на волосы, и, похоже, Грим был очень доволен этим, расхохотался, тыкая пальцем в противника. Тут Хуттыш ухватил его за палец, но Грим завопил, что пальцы ломать нельзя, это подло. Хуттыш отпустил его и тут же схватил за грудки; они пихали друг друга туда-сюда, пока не натолкнулись на пирамиду и не свалились туда, где была построена приступка, так что крест упал. Тут стариканы, похоже, решили, что пора остановиться, отпустили друг друга, кое-как поднялись на ноги, оправили одежду и обменялись злобными взглядами, а затем повернулись друг к другу спиной и разошлись.

На следующий день я опять работал в заливе Хутта. Самого Хуттыша я в тот день не видел, должно быть, он лежал и мучился от похмелья. Но дома тем вечером мне рассказали о его несчастной судьбе. Мало того, что у них с женой не было детей; восемнадцать лет назад, когда зимой на остров пришла лихорадка, его семье пришлось хуже всего. Хозяйка, ее сестра и все домочадцы умерли. С тех пор Хуттыш жил один.