Бьёрн Андреас Булл-Хансен - Йомсвикинг

Мне пока не разрешали работать над шнекой Хальвдана. Ему помогали Рагнар Двухбородый и его брат, Стейнар. Вместо этого мне велели валить деревья, обтесывать доски и искать дерево, пригодное для луков. В полудне пути от дома была тисовая роща, и Хальвдан часто отправлял меня к ней. Он будто бы совсем не боялся, что я решу сбежать. Но лошади мне не давали, мне приходилось носить вырубленные шесты на плече. На следующий день я всегда расщеплял их при помощи клиньев, а затем складывал на полки в хижине, чтобы они сохли до будущей весны.

Хальвдан ввел такой обычай, что из тиса делался только один лук из четырех. Он считал, что щепки этой древесины могут испортить легкие, именно так он заполучил свой надрывный кашель. Так что я в основном работал с ясенем, сосной и горным вязом. Тогда я и не подозревал, что учусь ремеслу, которое потом пригодится мне в жизни, но в ту осень я понял, что мне нравится работать с деревом. Хоть я и был рабом и по-прежнему чувствовал тяжесть рабского ошейника у себя на шее, я нередко забывал о времени, забывал, где я нахожусь, работая с деревом. Когда делаешь лук, надо следовать вдоль жилок дерева. Надо видеть, как линии изгибаются вокруг сучков, понимать, с какой стороны на дерево дул ветер и где напряжение древесины сильнее всего. В суровые годы дерево становится сильным, на таком прожилки идут ближе друг к другу, а в изгибе кроется больше силы. А если дерево к тому же выросло на скудной почве или пробилось из расщелины скалы, то в твоих руках может родиться лук, которым не погнушается и великий воин. С помощью такого лука можно пробить кольчугу и щит, а если у владельца меткий глаз и твердая рука, он и конунга убьет, одним выстрелом одержав победу в битве. Но в луке не будет нужной крепости, если у мастера, его сделавшего, нет любви к своему ремеслу и к куску дерева, что он держит в своих руках. Хальвдан говорил мне об этом в один из первых вечеров, заплетающимся языком, допивая третью кружку пива. Тем вечером я не понял, о чем он говорит. Прошло несколько недель, прежде чем я поймал себя на том, что стою и разглядываю свой первый боевой лук, и только тогда я испытал то чувство, о котором он говорил. Этот лук – не чета тем, что я торопливо выстругивал дома, на полуострове, тем, которыми забавлялись мы с братом. Этот лук был оружием, и, когда я взял его и попробовал натянуть тетиву, мне почудилось, что я держу в руке живое существо. Скоро его продадут внизу, у пристаней, и он уйдет в море. Возможно, он станет верным спутником своему хозяину, может, доплывет прямо до Ютландии; я представлял, как воин стоит на страже на гребне Даневирки, могучего укрепления, пересекающего всю страну, и пускает стрелы в диких франков. А может, он уплывет по западному пути, к лесам в Англии. Так и я, раб корабела в Скирингссале, тоже некоторым образом побываю там.

Хотя я той осенью вырезал много луков, Хальвдан и впрямь был корабелом. Старик будто потерял интерес ко всему, кроме своей шнеки, так что товар на продажу пришлось делать мне. Кроме луков и стрел, я мастерил щиты, их Хальвдан обивал по кромке оленьей кожей. Также я вырубал шпангоуты и тесал корабельные доски. Сперва я начал мастерить маленькие лодки, которые даже конопатить не надо было. Эти делались не для плавания, а для похорон. Ведь я сам видел, что в числе ремесленников на торжище много стариков, и Хальвдан говаривал, что в эти дни, когда люди покидают торжище, их лодки чаще опускают под землю, а не на воду. Затем он начинал жаловаться, что сыновья его покинули и он остался одиноким в старости. Однажды он, напившись так, что потерял остатки ума, спросил меня, могу ли я представить себе, как ужасно жить вот так, не имея рядом никого из родни. Я ему не ответил.

Когда старик не был занят своим судном, он часто пропадал в лесу. Там он сложил себе хижину. То были просто стены из палок с крышей из коры, но внутри он поставил несколько бочек, в которых бродило пиво. Он нередко говорил, что продаст напиток хёвдингу и другим богачам, но я никогда не видел, чтобы он продал хотя бы одну бочку. Думаю, он сам выпивал всё до последней капли.

Я возился со своей четвертой погребальной лодкой, когда Хальвдану стало хуже. Первый снег лег на землю, помню, Хальвдан выдал мне кожаную куртку, пропитанную пчелиным воском, вязаные шерстяные носки и пару старых башмаков. Тем утром я встал рано, ведь дни стали короткими, а я хотел успеть сшить борта до темноты. Но Хальвдан не вышел во двор. Он остался на своей лежанке, и я слышал, как он заходился кашлем.

Вскоре пришли Рагнар Двухбородый и Стейнар. Они услышали, как старик харкает, и обменялись тревожными взглядами, а затем вошли в хижину. Они недолго там пробыли, а затем с мрачным видом направились к шнеке. Рагнар провел рукой по форштевню. Оставалось еще много работы, борта еще не были обшиты. Мне казалось, что судно походило на огромного зверя, который околел лежа на спине, а потом вся плоть его истлела, так что на земле остался только позвоночник.

В тот день они не обмолвились со мной ни словом. Они потихоньку обтесывали топором доски, повозились с коловоротом, а потом Рагнар вновь зашел к старику. Выйдя из дома, он прищурившись посмотрел на залив, на заходящее солнце, а затем махнул брату, и они ушли.

Тем вечером я долго стоял во дворе. Залив уже подернулся льдом. Теперь торговля прекратится до весны, ведь когда станет лед, кораблям в гавань уже не войти. Большинство торговцев уже уехали, на зиму остались только старики ремесленники. Их судьба была схожа с судьбой Хальвдана: сыновья отправились по западному пути, а старикам было некуда податься.

Меня охватило беспокойство, и я стоял во дворе до тех пор, пока последние лучи солнца не потонули в воде, а на торжище не спустилась мгла. Когда я зашел в дом, Хальвдан сидел за столом, надрывно кашляя. В промежутках между приступами его трясло. Мне было велено взять кочергу и сунуть ее в его кружку с пивом, он был уверен, что такое средство помогает от всяких болезней.

Колченогий пес уже улегся на мою шкуру у очага. Я назвал его Фенриром, в честь огромного волка, отгрызшего руку отважному Тюру. Эту историю отец нередко рассказывал нам с Бьёрном, когда мы были детьми. Услышав это имя, Хальвдан расхохотался, ему казалось, что с моей стороны было глупо делиться едой с псом, которого следовало бы убить из жалости. Но я видел, как он гладил Фенрира, когда ему казалось, что я не вижу, а теперь, когда на улице стало холодно, он позволил псу спать у нас в доме.

Тем вечером Фенрир заснул, прижавшись теплым боком к моему животу. Иногда во сне он дрыгал лапами, и его покалеченная лапа тоже дергалась. Когда-то отец поведал мне о том, что значит «сердце воина». Быть бесстрашным недостаточно, в сердце воина должно быть место и доброте. Без нее он – не воин, а чудовище, наподобие тех, с которыми сражались сыновья Одина. Отец тогда указал на небо, был вечер, южный ветер шелестел листьями деревьев, а над прибрежными камнями поднимались брызги прибоя. Над фьордом собирались темные тучи, и вдруг мы увидели молнию, ломаное копье, ударившее во фьорд. «Это Тор, – сказал отец. – Тор опять вышел на бой. Он охотится на чудовищ, мужей без доброты в сердце. Вождь, свободный человек или раб – ему все равно. Мужи, не ведающие доброты, – кем бы они ни были – к ним Тор не знает пощады. Он разит их своим могучим молотом Мьёлльниром».