Бьёрн Андреас Булл-Хансен - Йомсвикинг

Той ночью я заснул у очага, и сон перенес меня в Асгард. Я бродил с отцом по березовой роще в облаке весенней листвы. У опушки рощи перед нами раскрылся широкий вид, мы оказались на гребне холма. Отсюда мы видели Гладсхейм, чертоги самого Одина. Между нами и кольцом крепостных стен расстилалась долина, но нам были видны золотые шпили и блики солнца, отражавшиеся от шлемов и щитов стражей крепости. «Теперь это мой дом», – сказал отец. Тут я повернулся, услышав прямо за собой громкий стук, и подумал, что это, должно быть, враги Одина и его сыновей, они пришли разрушить стены Гладсхейма.

Я вздрогнул и проснулся. Казалось, что сон продолжался. Хальвдан застонал на своей лежанке:

– Раб, пойди посмотри, кто там явился. Я болен.

В двери у нас была щель, и я сначала глянул в нее. У дома стоял человек, держа узду лошади. Я видел его раньше, это был Свейн, один из сыновей хёвдинга, так что я отворил перед ним дверь. Свейн был высоким, широкоплечим парнем с кудрявой золотисто-рыжей бородой. За поясом у него был меч, я заметил, что из-под синего шерстяного плаща выглядывают ножны.

– Торстейн, – сказал он. – Так тебя называют?

Я кивнул.

– Что Хальвдан, он дома?

Я вновь кивнул.

– Подойди-ка, раб. Подержи мою лошадь.

Я повиновался. Свейн откинул капюшон и зашел.

Я остался стоять во дворе. Двое в хижине тихо переговаривались, но кое-что я все же услышал. Они говорили о хёвдинге, похоже, с ним что-то случилось. Я побоялся подобраться поближе, это касалось взрослых свободных мужей. Иногда Хальвдан заходился кашлем. Кашель усилился, казалось, он свил гнездо в его груди.

Через некоторое время Свейн вышел. Он прикрыл дверь, покосившуюся от непогоды, и тяжело вздохнул. Затем подошел к своему коню, вытащил из седельной сумки небольшую палку, конец которой был обернут берестой и пропитан смолой.

– Пойди сунь его в угли, – сказал он, протягивая мне ее.

Я повиновался, раздул угли в очаге и ткнул в них факелом. Тот мгновенно загорелся.

Когда я вышел, Свейн уже сидел в седле.

– Беги вперед, раб. Посвети мне.

Снег еще был неглубоким, не выше ладони, так что я легко побежал по скованной морозом земле. Я боялся остановиться, чувствуя, что дело спешное. Свейн держался прямо за мной и время от времени окликал меня, чтобы я был внимательнее – то ветка торчала слишком низко, то под ногами оказывалась кочка или рытвина, будто я сам этого не видел. Теперь уже я хорошо знал этот лес, а тропинкой ко двору хёвдинга ходил много раз. Но мне по-прежнему было невдомёк, что это за спешка посреди ночи.

Когда мы добрались до пашен у усадьбы, нас встретили братья Свейна. Они стояли с горящими факелами и быстро провели нас мимо конюшни и свинарника во двор, к палатам, где, как я знал, проживал Харальд Рыжий. По дороге Свейн сообщил братьям, что Корабел заболел и послал вместо себя раба.

Дом хёвдинга возвышался прямо посредине двора. У двери сторожили двое с факелами. Дом терялся в темноте, но я уже бывал здесь и помнил, какое впечатление произвели на меня просторные палаты – таких огромных я никогда не видывал. Крыша была похожа на корпус огромного корабля, перевернутого и водруженного на стены из досок. Опорой для стен служили несколько толстых столбов, они чем-то напоминали весла, поднятые из воды и вкопанные в землю.

Я узнал сторожей у входа. Один из них был Кальв, тоже сын хёвдинга. Второй – человек с очень странным говором. Когда-то он был рабом хёвдинга, но тот освободил его много лет назад. Поэтому я всегда считал Харальда Рыжего хорошим человеком.

Внутри было тепло и пахло дымом костра. Земляной пол был хорошо утоптан и сух, к балкам, подпиравшим крышу, крепились факелы. Вдоль стен шли скамьи, такие широкие, что на них можно было спать головой к стене и ногами к очагу, представлявшему собой продолговатую яму, заполненную горящими углями, вокруг которой лежали горшки и вертела. Харальд Рыжий сидел на почетном месте по другую сторону от очага, облаченный в синий плащ и верхнюю тунику, вышитую золотом, он смотрел на горящие угли и едва обратил на нас внимание.

Людей здесь было немного. Несколько мужчин сидели на скамьях, мрачно уставившись перед собой. В глубине зала, в сумраке, стояли три женщины, тихонько переговариваясь. Сыновья хёвдинга провели меня вдоль очага и оставили стоять перед вождем. Харальд Рыжий поднял глаза, посмотрел на меня, а затем перевел взгляд на сыновей.

– Где Хальвдан? – спросил он.

Свейн подошел к нему и положил ладонь на руку отца.

– Он болен, отец. Он прислал вместо себя раба.

Харальд вновь взглянул на меня. Он был уже немолод: косматая седая борода, мешки под глазами, но плечи и руки по-прежнему налиты силой. Он ткнул в меня рукой, испещренной шрамами.

– Тебя зовут Торстейн, так?

– Да, – ответил я, – Торстейн.

– Хальвдан хорошо отзывался о тебе.

Я не ответил. Слышать такое было странно. Хальвдан не был щедр на добрые слова, но я и не ожидал их, ведь я носил рабский ошейник.

– Ты видишь этого человека? – Харальд указал в глубину зала, и со скамьи у стены поднялся мужчина, выступил из сумрака и встал под свет факела. Он был худ, с длинными руками и ногами, с раскрашенным лицом, облаченный в плащ из волчьей шкуры. Я тут же его узнал. Он приплыл на торговом корабле несколько недель назад и привлек всеобщее внимание на торжище. Но люди сбегались со всех концов поселения не только для того, чтобы глянуть на его раскрашенное лицо. Он нес посох с вырезанными на нем рунами и утверждал, что он – знающий руны, ведун. Услышав это, Хальвдан закрыл глаза и заявил, что не выйдет за порог, пока чужак не исчезнет из торжища. Но долго ждать ему не пришлось. Ведун не собирался прорицать простым людям. Его занимали короли и вожди. В крайнем случае он мог снизойти до херсира Скирингссаля. Так что он отправился к хёвдингу, и с тех пор мы его не видели.

Харальд Рыжий взмахом руки подозвал к себе разрисованного чужака. Тот взял со скамьи свой посох и подошел ближе. Сыновья отступили, будто опасаясь ведуна.

– Знающий руны, – сказал Харальд. – Расскажи этому мальчишке о моем сне.

Ведун обратил ко мне свое раскрашенное лицо. Когда он сходил на берег, я не смог подобраться достаточно близко, чтобы как следует разглядеть рисунки на его коже, но теперь его худое лицо освещали факелы и огонь очага. Он сделал шаг ко мне и уставился своими большими глазами; во взгляде читалось безумие, губа отвисла, так что стали видны передние зубы внизу. Так он замер, не издавая ни звука, и я увидел, что Хальвдан говорил правду: люди ошибаются, называя ведуна раскрашенным. Ведь краску можно стереть. Эти же знаки будто вырезаны на его лице. И то были вовсе не бессмысленные линии, а руны. Отец обучал меня им, но я позабыл почти все, кроме тех, что составляли мое имя. Теперь же я видел весь футарк, вырезанный на лице прорицателя.