Георгий Синайский - Чем чёрт не шутит. Том 2

Яков презрительно рассмеялся и пояснил: – Не переоценивай оккультных способностей товарища Сталина, просто они с товарищем Дзержинским оказали тебе медвежью услугу, азартно, как лохи, пытаясь меня переиграть! Я же шестёркой ни у кого не был и не буду, даже шестёркой Сатаны, хотя его шестёрки и посильнее тузов и королей! Я такой крепкий орешек, что твои медвежатники меня ни расколоть, ни вскрыть, как сейф, не смогли, я же от них ускользнул, как шарик в напёрстке, от взглядов лохов. Твоя личность и личина для меня, что шелуха! Я согласен с арабами в том, что милосердие к падшим врагам превыше справедливости. Хотя ни кабан, ни я тебя не убили, но это, как видно, не сделало тебя сильнее, ты, как никто другой, нуждаешься в подачках. Я же в подачках от СССР не нуждаюсь, ибо сам держу великий итальянский общак! Вот тебе паспорт на имя Краплёного и сберкнижка к нему, получай, по ним, с богатого банковского счёта! – с этими словами, он бросил Ильичу паспорт и сберкнижку, которые тот, с радостью, поймал.

– Вот теперь вижу, что не врёшь! – растрогался Ильич.

– Это ещё что! Я передам тебе часть компромата на тебя и Сталина, а часть оставлю себе, на всякий случай!

– Здорово, что ты, Иаков, не оказался моей Ахиллесовой пятой, а достоин, как и я, называться Богоборцем (Израилем)! Здорово, что Иосиф Сталин, хотя и не твой, и не мой сын, но и не Дамоклов меч над нами, и не преследователь мой, а последователь! – умилился Ильич.

– Ты ещё скажи, что мы с тобой – два сапога пара или двуглавый орёл!! – рассмеялся Яков. – A что касается Сталина, то его шевелюру и твою лысину под одну гребёнку не причешешь, а забриваться под тебя он не спешит, так что вряд ли он твой последователь, тем более что твою «ленинскую гвардию» он пустил в расход! У него ведь ещё была кликуха (погоняло): «Давид», вот ей он хочет соответствовать и завалить тебя – «Голиафа», ибо недавно я спровадил трёх исполнителей от НКВД, по душу Краплёного, но этих «ангелов смерти» у Иоси много, как мух в общественном туалете! И хотя он получил предупреждение от этой троицы, что при мокрухе всплывёт и компромат, но будь готов и к встрече незваных гостей, тех, что хуже татарина! – добавил он, с усмешкой.

– На каждого его ангела, я сто чертей найду! – с уверенностью, граничащей с самоуверенностью, произнёс Ильич, и продолжил весьма рассудительно: – А по отношению к моей Советской «гвардии», Иосиф поступил весьма разумно, ибо ещё милетский тиран Фрасибул мудро поучал: «Ты же делай, как я, если хочешь упрочить свою распорядительную власть: всех выдающихся граждан губи, кажутся ли они тебе враждебными или нет, ибо распорядителю власти даже и друг подозрителен». Да чёрт с ней, с этой «гвардией», я бы с ней поступил так же, и Иосиф это прекрасно понимает! Эта «ленинская гвардия» своё отвоевала, и её не стоит беречь, как берёг свою гвардию, при Бородино, Бонапарт! Теперь у меня есть куда более работоспособная и дисциплинированная гвардия! В СССР мне жаль только почившую сестричку Анюту и безвременно почившую сестрёнку Маняшу, особенно, недавно почившую Маняшу! А то, что «старый друг лучше новых двух» – то к политике это не относится, ибо там мне нужны не друзья, а именно гвардейцы, и чем больше новых, не страдающих звёздной болезнью, и не пытающихся тянуть на себя одеяло, гвардейцев, тем лучше и спокойней мне за власть и дело! Ибо мои гвардейцы должны смотреть на меня – Главкома, не как на друга или недруга, а как на непререкаемое Божество! Это так и будет, вот увидишь! – с искренней убеждённостью оракула, произнёс Ильич, не раскрывая, как ему казалось, своих Германских козырных карт. Хотя баварская шляпа и выдавала его с головой, в глазах Якова, не забывшего ещё того, как величали Ильича его враги в семнадцатом: «германский шпион».

– Ну что же, французская поговорка: «врёт как адвокат», это не про тебя нынешнего, надеюсь! С адвокатской практикой ты окончательно завязал? – спросил, хитро улыбаясь, Яков.

– Этой ерундой я лишь в молодости тешился, да и то безуспешно – это явно не моё призвание! А потом сам судил, и весьма успешно, и о мире, и многих в мире, и буду судить мир по справедливости и революционной целесообразности – в интересах «революционного народа», а не «массы населения неоформленной»: обывателей, мещан и прочей трусливой и склизкой сволочи! И пусть потом Страшный Божий суд решает за кого он, за смелых и сильных, или за «козлов» и «петухов», то есть за тварь дрожащую и западложную! Что бы там евангелисты ни писали, о том, что «не судите, да несудимы будете», всё это чушь! Бог – не дурак, и его суд нас оправдает! Свои законы и свой суд есть и в уголовном мире, и там трусов и подонков осуждают на смерть! Только сильные и смелые достойны счастливой жизни! Иосиф, дока в религии, говорил мне о том, что запрещённую официальной церковью правду вещал Ориген, а он вещал о том, что Бог помилует даже Дьявола! Так что дьявольски сильн!1ые, умные и смелые личности будут всегда держать верх над слабыми, глупыми, трусливыми – западложными людишками! И это куда правдивее, чем откровение Иоана Богослова! Такова ведь и твоя, и моя правда, и справедливость! От такого никакой воинствующий атеист («безбожник») не откажется, даже такой, каковым был я! Так выпьем за встречу двух наидостойнейших личностей – нас с тобой!! Эй, человек! Бутылку «Смирновки»! – подытожил, выкриком официанту, Ильич, под одобрительный кивок Якова.

– Помню твою статью в «Правде», за 29 мая 1919 года, где ты утверждал, что каждый месяц приближает мировую пролетарскую революцию! Но не указал, правда, сколько месяцев пройдёт, когда с мировой пролетарской революцией мы столкнёмся, как поезда, лоб в лоб! – улыбнулся Яков, а Ильич задорно рассмеялся его чёрному юмору.

Выпив с Яковом бутылку «Смирновки», Ильич заморил червячка оставшимися от трапезы Якова итальянскими червячками, то бишь вермишелью, а Яков запел «Мурку». Песня взяла за душу и Ильича, и он, проглотив еду, подхватил «Мурку», как мог! Но своего голоса ему не хватало, и, решив набрать за себя как можно больше голосов, дабы недостатки его голоса не были столь заметны на фоне хорошо поставленного голоса Якова, Ильич, по старой детской привычке, влез на стул и продекламировал стихи, обращаясь к стайке девиц из старших классов гимназии, зашедших перекусить в кафе, но стихи отнюдь не детские, а грозные стихи Маяковского:

При этом, он яростно размахивал правой рукой, сжатой в кулак, а в глазах его сверкал лёд и пламень! От себя, он, не менее грозно, добавил: – Это вам не мура и не о МУРе!!