Номен Нескио - День воина. Историческая фантазия о событиях при селе Шевардино в августе 1812 года

– Есть, – поднял руку Олег Станиславович, – А вы с нами? Если нет, то кто будет главный?

– Ты главным уж точно не будешь…. Так что я с вами, конечно, а то начнёте там «фестивалик», «замутим», «скоряк».

– Ну понятно, уж не знаю, чем я так не угодил.

– Да угодил, Олег Станиславович…, – уже более миролюбиво произнёс Иван Тимофеевич, – Угодил, но пойми, письмо адресовано лично мне и приглашение лично мне. Так что давайте будем соблюдать каждую букву, а то я не всегда понимаю этих европейцев, говорят одно, а на самом деле всё по-другому.

– Ладно, пошли собираться, – предложил Свинцицкий, как его вновь остановил голос начальника.

– Та-а-ак…, – «пропел» Андронов, – А ты, Алексей Анатольевич, чего вечно молчишь?

Теперь он обратился к четвёртому гостю, худощавому молчаливому мужчине в очках и с неподкуренной трубкой во рту, который не расставался с ней даже в бане.

– Месье Сиротин, вы у нас кажется краевед и историк.

– Совершенно верно, – согласился Алексей Анатольевич, – правда, я более по суворовским временам.

– Отставить пререкания, – без всякой злобы скомандовал Иван Тимофеевич, – И Суворов с французами воевал. Так что тоже поедешь.

– Так, Иван Тимофеевич, на одной машине тесно будет, – попробовал объяснить Данилкин.

– Ничего, машину поведу я, рядом будет Лилия Петровна, ну а вы сзади устроитесь. Как говорится в тесноте…, а дальше вы знаете. Когда доберёмся до места, то задавать вопросу только по существу, а вообще вам лучше помолчать, я буду говорить. У меня всё! Вы свободны, а я к послу.

– Добрый день, месье Амальрик! – поприветствовал хозяина дома Андронов, – Вы нас пригласили и вот мы тут.

Сидевший в глубоком кресле худенький старичок, очень походивший на писателя Сервантеса, приветливо кивнул головой, расставив широко сухие руки.

– Здравствуйте, господа. Вы понимаете по-французски?

– Да, месье. И понимаем и говорим. Мои спутники, это специалисты нашего посольства.

Иван Тимофеевич по очереди представил своих товарищей, начав с Лилии Петровны.

– Замечательно, – добродушно отреагировал месье Амальрик, – ну что же, проходите и располагайтесь по своему желанию. Сейчас подадут чай и печенье, но если кто желает выпить вина или чего покрепче, то не скромничайте. Нужно всего лишь обратиться к….

Он с трудом повернул голову и, жестом подозвав к себе молодого мужчину, добавил:

– Робер, будь внимателен к нашим гостям. Это русские, они немного смущены и вообще лишены привычного европейского высокомерия. Постарайся угадать их желания. Мои гости должны остаться довольными.

Робер поклонился и ответил:

– Да, месье. Я уже понял.

Накрыв стол, молодой человек вновь поклонился и вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь.

Помолчав немного, месье Амальрик оглядел гостей и начал говорить:

– Знаете, а я так и не выучил русский язык. Наши коллеги из Советского Союза баловали нас тем, что почти все довольно хорошо говорили по-французски…. М-да уж, какие были времена…. И так, господа, сразу к делу.

Хозяин скинул с колен плед, и в его руках появилась толстая тетрадь. Он с осторожностью протянул её женщине, которая располагалась ближе всех остальных.

– Прошу вас принять этот дар в память о советско-французской дружбе.

Гости переглянулись.

– Так нет Советского Союза, – вздохнул Олег Станиславович и тут же осёкся, боязливо посмотрев на своего начальника.

– Я знаю, я не совсем ещё выжил из ума, хоть и очень стар. В своё время, я работал в комитете советско-французской дружбы и скажу вам, это было незабываемо. Вокруг была гонка вооружений, противостояние, а у нас была дружба. Искренняя дружба без условий. Я даже как-то готовил встречу лётчиков эскадрильи «Нормандия – Неман» с русскими ветеранами и видел, как они встретились. Вот где была искренность, такое подделать невозможно. Невозможно оставаться равнодушным, видя слёзы солдат.

– Простите, а всё же, что это? – воспользовавшись паузой, спросила Лилия Петровна.

– Это дневник французского офицера, участника русской компании 1812 года месье лейтенанта де Шагора Огюстена Жозефа.

Эффект от сообщения не удался. Гости сидели с каменными лицами, не проявляя никаких эмоций. Наконец, чуть подавшись вперёд, паузу нарушил Андронов:

– Ну, допустим….

– Предчувствуя сомнения, – прервал его месье Амальрик, – я ручаюсь, что это подлинник. Рукопись я получил от своего отца, а отцу подарили какие-то поляки. Я знаю, что они совершенно не питают к вам братских чувств и просили отца позаботиться о том, чтобы этот дневник никогда не попал в руки русских. Но это они, а не я. К тому же, этот лейтенант весьма и весьма отдалённо но, тем не менее, мой родственник.

– Простите, месье Амальрик, но почему такая скрытность и самое главное, от чего вы не хотите передать эту реликвию в государственный музей Франции?

– Франции? А где вы видите Францию? Та Франция, которая была, потеряла свою суть, лишилась идентичности, а теперь вот сгорел Нотр-Дамм.

– Поверьте, нам всем очень жаль, – попробовал произнести Данилкин, – мир не остался равнодушным.

– А вы знаете, когда передавали репортаж о пожаре, мне было почему-то всё равно, – словно не слыша, продолжил хозяин, – Представляете? Как французу мне, к моему стыду, мне было безразлично. Сгорел и поделом ему да и всей нации….

Это было неожиданное заявление.

– Мне кажется, что вот тут вы лукавите, – усомнился Иван Тимофеевич, – И позвольте вам не поверить.

Старик сжал губы и не заметной горечью в голосе заговорил:

– Эх, если бы…, если бы это было так…. Совершенно нет, господа, никакого лукавства. И вот почему. Уж пусть лучше падут все символы моей страны или сгорят как Нотр – Дамм, чем по прошествии нескольких лет, наши храмы оденут на свои купола зелёные полотнища и низвергнутся христианские реликвии. Нет, я не против сосуществования, если нравится и если так удобно, пусть одеваю паранджу или эгаль, но я против засилия и насилия. Последние три года я не выхожу из дома. Я всё ещё живу той Францией, где ценилась естественная красота женщины и мужчины, романтика отношений. Идеал женщины был совсем рядом, это ведь Париж. Это Париж времён Денёв, Англаде, Оже, Спааки и других божественных созданий. А Бордо…? И знаете, иногда мне казалось, что эти женщины некоторым образом наследницы времён пребывания русской армии в Париже и вообще во Франции. Их естественная красота сродни женщинам из России. А теперь что? Французам во Франции места уже нет. Вот к чему привела политика правительства. А может вы видели в Париже французов?

– Ну, видели нескольких, – попробовал пошутить Данилкин.

Видя укоризненные взгляды своих собеседников в сторону «шутника», месье Амальрик улыбнулся и произнёс, пытаясь разрядить обстановку: