Айдас Сабаляускас - Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. Продолжение дня первого. Прошлое

В фантазиях Филиппа резко очертились улыбающиеся губы девушки, но мутное пятно, расплывшееся на лице выше носогубной борозды, в целом никуда не делось, лишь ненамного сократилось, скукожилось.

– Обещаю тебе небо в алмазах! – не унимался в своих фантазиях император, но, поскольку даже пятно вскоре растворилось в небытии вместе с улыбкой, он понял, что этим обещанием он завершил свой внутренний монолог-обращение к юной воображаемой весталке.

Над переносицей мужчины легла вертикальная складка, как червяк , словно в его сером веществе заиграл какой-то надтреснутый и горький мотив .

В голове императора разгулялась роза ветров, то ли расслабляя, то ли изнуряя, то ли выедая, словно жук-короед, его мозг изнутри.

*****

Вот и позади Капенские ворота Рима. Вот она, как на ладони, Аппиева дорога – та, что между Авентинским и Целийским холмами. А вот, наконец, и они, родимые! Бани, конечно же! Их восточная сторона, исполненная невыразимой притягательной силы . Центральный вход внутрь помывочного чистилища был именно отсюда: в самые недра какого-то там по счёту давно уже бессчётного чуда света. Или по крайней мере в одно из ключевых чудес Римской державы.

Всех посетителей, даже завсегдатаев, из терм загодя повыгоняли. Жёсткая силовая зачистка прошла ещё в полдень, хотя бани по замыслу их первого устроителя, императора Каракаллы, были общенародными, общественными. Так сказать, национальным достоянием. Стражи нынешнего императорского тела соблюдали правила техники его безопасности, а гражданское общество ничуть не возмутилось и даже не смутилось и не удивилось. Каждый член этого общества хотел жить долго и счастливо и рисковать своим собственным телом (и головой) в угоду всего населения города никакого резона не видел. Да и общества никакого не было, тем более гражданского.

– Со мной в термы войдут лишь двое охранников, самых верных, шустрых и сообразительных мавров! Остальным рассредоточиться в округе по всему периметру терм и стать невидимками! – сам не ведая почему, огласил сейчас император. Словно кто-то его за язык потянул или вообще вместо него потребовал от подчинённых.

Захотелось камерности и уединения?

Кажется, лишь у одного человека, затесавшегося в свиту Филиппа, ни к селу ни к городу мелькнула странная асоциальная, но ассоциативная мысль: « Две сабли не влезут в одни ножны 1 1 Персидская пословица. ». Если бы сам август или его сопровождение смогли эту мысль услышать или прочитать (по хитрым движениям зрачков её придумщика), или хотя бы о ней догадаться, в наглеце мгновенно был бы разоблачён персидский шпион, которого спецслужба смогла бы тут же обезвредить. Но ни император, ни его эскорт заглядывать внутрь черепной коробки смертного без её предварительного вскрытия не умели.

…Оранжевое солнце подмигнуло Филиппу, словно намекая, что на коже его лица нет веснушек, а надо бы их заиметь.

Владыка Рима не понял намёка, и потому его радость только усилилась, словно его усыпало осколками радуги (на небе не было ни единого облачка, не говоря уж о грозовых тучах). Молочный туман и сладостный дурман окутали все извилины и серое вещество его мозга.

*****

День уже давным-давно переломился и стал, поспешая, уходить в вечер.

Но солнце ещё никуда не спряталось. Оно сверкало во всю свою вечернюю мощь и не хотело сдаваться на милость победителя. Даже начав заходить, оно багровило полнеба, а потом покрыло янтарём толстую полоску свода, сверху примыкающего к горизонту.

Изредка наполненные ветром облака, словно паруса, несли свои воздушные тела-посудины по небесной лазури и прочему небесному разноцветью.

Филипп соскочил с коня и двинулся по аллее, с обеих сторон которой издавала свой манящий эфирный дурман хвоя вечнозелёных кипарисов. Пронзённый и пропитанный этим душистым ароматом, император присел на корточки, потом пятой точкой на скрещённые ноги и двумя руками рефлекторно провёл по лицу, словно оглаживая или имитационно омывая его от пота и пыли. До того плотно сидевшая на голове диадема, будто случайно задетая вертикальная доминошка , нелогично сползла вправо (а может, и влево) и готова была вот-вот свалиться на землю к ногам, но мужчина успел ухватить её за золотой лавровый лепесток.

«Матерь Божья! – подумал властитель Рима о головном уборе далёкого царя-предшественника, вглядываясь в инсигнацию и одновременно вспоминая профиль Каракаллы на монете с названием антониниан. – Корона, которая только что возлежала на мне, морально устарела! Не физически, а именно морально. Она ровно такая, как на макушках первых римских царей, а ведь император Каракалла давно придал этому знаку высшей власти особую остроту, ускоренный взлёт, а не свободное падение. Кроме остроты и взлёта, ещё и современное звучание! Друг Каракалла носил иной фасон! Завтра же закажу новую. В истории я должен остаться в лучистой, как диск солнца, диадеме».

Цепочка ассоциаций возникла потому, что в детстве Филипп подолгу вертел в руках « двойной денарий », эту « деньгу Каракаллы », и в память мальчика навечно врезался образ головного убора, водружённого на затылок властителя Рима тех времён. Пацан – что бык: втемяшится в башку какая блажь, колом её оттудова не выбьешь ! Сейчас этот образ как раз и всплыл: голова Каракаллы в короне с высокими заострёнными кверху лучевыми шпилями.

«Ах, не забыть бы точно такую же диадему заказать! – думал Филипп, пытаясь зарубить это себе если не в мозгу, то на носу. – Не старую же лавровую рухлядь всю оставшуюся жизнь носить, пусть она и из золота высшей пробы!.. эээ… А что, если сразу шапку Мономаха или Большую императорскую корону? Нет-нет, этого и вовсе никто не поймёт! Опять чей-нибудь злой язык да ляпнет, что я с дуба рухнул или что я настолько круто опередил свой век, что из зависти повсюду разнесётся и понесётся: таких уникальных провидцев в реальной жизни не бывает! Так и скажут: мол, император сноб и вознёсся выше он главою непокорной Александрийского столпа !»

– Эй, стража! Отвезите золотой венец во дворец, где я сегодня буду ночевать! Головой мне за эту диадему в ответе!

Из глубин его подсознания всплыло и несколько раз повторилось загадочное слово: «Амортизация… амортизация… амортизация…»

Примерно так узкому кругу самых продвинутых римлян по ночам в виде латинских букв и образа нагой девы снилось это сладкое слово свобода .

*****

Грандиозный банный комплекс раскинулся на платформе («Уж не цифровая ли она?» – мельком подумал император) площадью гектаров в десять. С запада платформа упиралась в Авентин и даже могла сойти за своеобразное продолжение холма, а восточная её часть нависала над великолепной лощиной.