Владимир Лазарев - Последняя история мира

– Я слышал обратное, – попытался аккуратно возразить чиновник. – Люди к ним тянутся.

Николас, судя по всему, ожидал от собеседника совсем иных слов. Ему пришлось заново бороться с подступившим праведным гневом, прежде чем продолжить.

– Люди, о которых вы говорите, господин Элай, – простой народ. Вам ли не знать, как опрометчив он может быть в вопросе собственного благополучия. Здесь, в славном Акросе, простолюдин полагается на чиновников, в Левиафане – на Церковь, в Домоаре – на старейшин…

– А в Латрисе? – с невинным выражением лица поинтересовался Элай.

Николас в ответ лишь опустил голову и тяжело выдохнул. Судя по всему, он, подобно образцовому христианину, чувствовал личную ответственность за все без исключения грехи Левиафана. Элай рассчитывал, что посол попытается защитить честь родного города, но вместо этого церковник поднял на чиновника все еще печальные глаза и тоном, которым разъясняют очевидные вещи непонятливым детям, заговорил:

– А в Латрисе, господин Элай, простой народ уповает на милость божью. Хотя сам он этого не понимает. – Николас поднялся с места с намерением закончить разговор. – Я искренне надеюсь, что чиновники Акроса не потерпят выскочек, попирающих традиции и веру их родного дома. Но, скажу прямо, я сомневаюсь, – посол пожал плечами. – Вы, скорее всего, не снизойдете до собственного народа. А ведь он, как вы сами и сказали, уже потянулся к соблазну. В ваших силах уберечь Акрос от ошибки. Что ж, благодарю за приглашение. Ужин я, пожалуй, пропущу, благодарю за хлопоты.

Когда Николас повернулся к Элаю спиной, тот, ведомый любопытством, решил окликнуть этого странного человека:

– Господин посол! Что же натворили Крысы в ваших землях?

Казначей ожидал от собеседника очередного прилива стыда, но вновь не угадал. Николас лишь слегка повернул голову и отозвался глухим, отстраненным голосом:

– Совсем недавно меня о том же спрашивал Ксарвас Хорий. Он не верил в Единого Бога, как и не верил в Христа и его посланников. Для него мой ответ не имел бы смысла. Будет ли в моих словах смысл для вас?

Чиновник посчитал разумным промолчать.

– В таком случае, Крысы не сделали ничего примечательного.

В просторном помещении расположился народ Домоара. Землевладельцы и пахари, богатые и бедные, молодые и старые – все сидели в благоговейном молчании поодаль друга от друга, и в эту минуту между ними не было непреодолимых различий. Собравшиеся сегодня люди чувствовали нечто объединяющие и настолько прочное, что не отдаться всеобъемлющему чувству было сродни богохульству.

Вокруг стоял легкий запах редких свечей, свет которых давал лишь смутное представление о том, как помещение выглядело изнутри. На бревенчатых потрескавшихся стенах и балках под потолком причудливо изгибались тени. Вместо пола была земля, довольно прохладная, несмотря на жаркую погоду снаружи. Кое-где лежали соломенные подстилки, однако на скромное и неудобное убранство не жаловались даже самые зажиточные из присутствовавших. Взор людей был устремлен на небольшое возвышение в конце зала – что-то вроде гротескного, толком не оформленного трона, на котором восседала человеческая фигура, чье лицо скрывал глубокий капюшон. Люди терпеливо ждали, когда человек на «троне» заговорит.

Наконец это произошло – без всяческих вступлений человек начал рассказ. Зазвучал молодой, почти детский голос, и вместе с ним – история Домоара и всей Ойкумены, ради которой народ земледельцев собрался в скромном помещении.

– То, что мы называем Природой, есть основа всего, что нам, ее созданиям, дано. Другие миры, звезды, небо, вода и земля есть ее форма, постоянное присутствие. Время не властно над Природой – ее творения распадаются, но Природа от этого не убывает. Природа бесстрастна, самодостаточна и непреклонна.

Но мы, ее создания, не подобны ничему, что мы видим вокруг. Это – наше особое положение, влекущее как благо, так и страдание. Мы страдаем, будучи устроенными иначе, чем все неживое и немыслящее, и мы благословлены, так как способны заметить, ухватить в слове, «поймать» Природу. Люди – ее самое утонченное воплощение. Еще никогда Природа не присутствовала так явно, так величаво, как с нашим появлением на свет.

Но не ошибитесь – Природе не нужно наше поклонение. Она не «желала» создавать нас, как можем желать мы, и от нас не ждут благодарности. Страдания, выпавшие на людскую долю, сполна платят за право жить в этом мире. Не Природе должны мы возносить хвалы, но нашим корням – самым первым людям, Свободным.

Две семьи дали жизнь всему человечеству, как дали ему в наследство и его главное проклятие – войну. Война вершится до сих пор. Колоссальные битвы прошлого обмельчали, но не потеряли ожесточенности. Война вошла в наши дома, отравила наши улицы. Каждый день мы видим ее жертвы. Бедность, голод, отчаяние – ее дети. Бездуховные богачи, пресыщенные духовники и убийцы – ее вершители .

Вы спросите: за что нам благодарить Свободных? Возможно ли благодарить тех, кто заставил нас страдать? На это я отвечу вам – без войны мы были камнем в реке. Недвижимым, неживым. Природа создала нас, ибо того требовала полнота творения, но, чтобы мы не уподобились камню, нас нужно было окружить злом. Как не видим мы звезд без непроглядной тьмы, так не видели бы мы добродетелей без творимого зла. За то – вечная хвала Свободным.

Человек в капюшоне закончил рассказ, но вставать никто не спешил. Слушатели знали, что загадочный рассказчик собрал всех здесь не только лишь ради своей речи.

Повисшая тишина неожиданно прервалась стуком и скрипом, исходившим откуда-то сверху, так, что народ вздрогнул. Люди подняли головы на звук, и в этот момент в крыше распахнулось окно, через которое жадно устремился солнечный свет. Привыкшие к темноте глаза зажмурились сами собой. Помещение в целом оставалось довольно тусклым, и вскоре первые слушатели смогли открыть глаза. По залу разнеслись восхищенные вздохи.

Свет с крыши падал на то место, где только что вещала загадочная фигура. Теперь человек стоял в полный рост, его капюшон покоился на плечах, позволяя зрителям разглядеть рассказчика. Им оказался совсем молодой паренек, не больше пятнадцати лет от роду, отчего непосвященному слушателю могло показаться странным, что вся эта разношерстная публика собралась ради какого-то юноши в мешковатых одеждах.

Выглядел рассказчик весьма примечательно: вполне обыкновенное для мальчишек его возраста худощавое телосложение и средний рост отходили на задний план, стоило только взглянуть ему в лицо. Две черты соревновались друг с другом за внимание – длинные огненно-рыжие волосы и ужасающих размеров шрам, тянувшийся со лба к подбородку через правый глаз. Разглядеть в полумраке его менее броские черты не представлялось возможным.