Арсений Миронов - Двенадцатая дочь

Синие глаза Плескуна. Никакого выражения… А Берубой мечется, дыбом волоса, мокрые клыки блестят:

— Чаротворец злобный! Все про тебя ведаю! Не скроешь or меня, не утаишь своих мракодеяний, вр-р-ражина!

Тут все увидели, что Плескун… плачет. Сверкнула, пробежала искорка — утонула-спряталась под повязкой на рту. И вдруг — Берубой замер, припадая к земле:

— Давай, Кожан! Самое время! Срывай тряпку!

Глухонемой отбрасывает лучину, судорожно рвет узел на затылке колдуна… Тряпица трещит — и вот, медленно и трудно, рыдающий колдун разлепляет посиневшие, затекшие губы, спрятанные в мокрой бороде:

— «Да… повелитель… я сделал это… Для тебя».

И одному из зрителей, сидящих на лавке, вмиг становится нехорошо от прямого взгляда раскосых синих глаз под седыми бровями! Что это?! Что за наваждение?! Почему он смотрит с такой сладкой тоской?

— Врешь! — дико захрипел Берубой, выскакивая вперед; черная спина его вмиг загородила наследника Зверку от волшебного взгляда. И сразу стих омерзительный звон в ушах похолодевшего наследника…

— Сознавайся, чревоточец! Не ты ли устроил пожар в Глыбозере и подкинул грецкий шлем на пепелище? Дабы глыбозерский князь Старомир на вышградских греков ратью вышел? И крепость перед Кумбалом оголил? Отвечай!

— «Не тебе отвечаю, но хозяину моему». — Черно-синий взгляд колдуна заметался, рыская и не находя в полумраке обожаемые черты. — «Повергаясь ниц, свидетельствую: правда все, правда. Сотворил я поджог по твоему, повелитель, самовластному поручению…»

— Что дуришь, Плескун? Какое еще поручение? Не мути, говори толком! Признавай, мечтал ты вывести грецкую дружину из Жиробрега, дабы открыть его для угадаев кумбаловых? Подличал ли с кровью петушиной? Умышлял ли ты, злокур окаянный, завести греков в чащобы лесные по кровавому следу? Умышлял?

— «Умышлял и делал. Ради тебя, господин!»

Почему он опять смотрит на наследника? Почему плачет, будто от радости и гордости за содеянное?

— Ладно, я все понял, — вдруг негромко сказал Берубой совершенно спокойным голосом, медленно оправляя со лба повлажневшие волосы. — Ты не хочешь говорить. Добро, предлагаю тебе… честный бой. Слушай меня, Плескун. Вызываю тебя, гада, на умный поединок. Коли победишь — буду рабом. Уйду навеки от Траяна — к тебе, в черную неволю сварожью… А проиграешь — пеняй на себя: я твои гнилые мозги себе заберу! Батьке моему, Траяну Великому, отнесу и к ногам его повергну!

Зверко вздрогнул: уловил что-то в воздухе… Но не понял, ибо тут же…

— Берубой! — высоким голосом крикнул князь Лисей. — Опомнитесь!

Семаргл дернул головой, с рычанием обернулся:

— Прекратить! Не мешать!!!

Но не тут-то было… Ух как стремительно приливает кровь к бледному лицу князя Вышградского… Р-раз! — сухой кулачок с размаху врезается в столешницу. Блестя глазами, племянник базилевсов взмывает с места:

— Остановить допрос! Немедля!

Берубой с досадой мотает головой: узкая рука семаргла слету бьет пленного чародея в лицо, сдавливая нижнюю часть старческого лица, затыкая страшный рот. Слишком сильно. Темная струйка по седой бороде.

— Одумайтесь, Берубой! — негромко, но жестко говорит князь Лисей. — Вы начинаете какие-то опасные игры…

Семаргл волком глядит через плечо. Вытянута вперед единственная рука, упирается и давит в лицо карлика, будто пробоину в днище затыкает… Рассерженный профессионал. Кажется, что желтые волосы шевелятся над сморщенным лбом воздушной собаки. Но князь Алеша смотрит твердо. Князь Алеша наставляет на Огненного Вука длинный негнущийся палец:

— Вы пообещали колдуну стать его рабом. Что сие значит, любезный?

— То и значит, — скрипнув клыками, отвечает семаргл. — Если проиграю, он… пожрет мою волю. Заберет в службу к хозяину своему, Сварогу.

— Заманчивая перспектива! — Князь Лисей медленно складывает руки на груди. — А если… Плескун прикажет освободить его? А потом — убить нас всех, безоружных? Вы подчинитесь такому приказу?

— Непременно пришлось бы Да только — не бывать тому. Я одержу верх… Об одном прошу — не замешивайся, князь! Потерпи… помолчи маленько.

С легким звоном опадает каменная пыль на колени стенографиста Неро, на бледные розоватые берестяные свитки. Рука Кожана дрожит, и тело волшебника мелко потряхивается в полуметре над каменным полом. Берубой выжидательно и злобно смотрит через плечо.

— Не мешай ему, князь Алеша, — говорит наследник Зверко. — Нам нечего бояться. Он профессионал. Он порвет гномика в клочья, вот увидишь.

— Вестимо, в клочья! — осклабился Берубой, подшагивая к вздернутому сопернику. Насмешливо мотнул длинноволосой головой. И вот, глянув чуть свысока, семаргл сделал первый выпад:

— Ведь ты, гнилая борода, даже не ведаешь, кому служишь. Не чаешь небось, что хозяин твой Чурилушка — славянин…

Странным холодком просквозило по ногам секундантов — это изогнутое лезвие кривды скользнуло по воздуху. Не останавливаясь, Берубой снова ринулся в атаку:

— Чурила твой — отнюдь не ханского рода. Недоблюдок он, полукровка… По матери — божич сорочинский, а по батюшке… знаешь кто? Ну отвечай, покажи свою мудрость великую!

Молчит Плескун, сухо блестят его синие очи. Ушел в глухую оборону, щитом глуходумия прикрыл усталую психику.

— А по батюшке-то Чурила — наследник Властовский!

Отменно заточенная кривда с ревом скребанула слух. Легкая холодная оторопь пробежала по крупному телу наследника Зверки. Как красиво он врет, этот семаргл Берубой! Как рискованно…

И горбун содрогнулся, потемнел лицом. Видать, краешком незримого лезвия задело по старым мозгам. А Берубой все теснит, наседает; быстро мелькают слова, посвистывает клинок изощренной неправды:

— Незаконнорожденный сын князя Всеволода Властовского — вот кто твой Чурила!

— «Не лги, полыменный прихвостень Траяна! Мой повелитель — сын великого Плена Сварожича, звездного хана! Слова твои — тлен, уловки твои — тщета!»

— Не лги себе, старче! Чурила — не Плена сын, но Пленника. Помнишь ли, кого прозвали Пленником бессмертные обитатели Вырия? Не князя ли покойного Всеволода, которого соблазнила — в отместку за его благочестие — страшная богиня Плена Кибала?! Мать Чурилы — Плена, отец — Пленник, а сам щенок — Плененкович!

…Не слова, а искры; разгоралась схватка. Зверко смотрел во все глаза и слушал, слушал… Иногда казалось ему, что не слова скользят и скрещиваются в темноте над головами соперников — а страшные незримые лезвия. Вот, низко урча, грозно взревел, рассекая воздух, голос опытного воина Плескуна — широкий, темный, с кривой извилиной, с тихим шорохом голубоватого плазменного свечения… Легче, тонче, звонче звучит, резко посвистывая, каленая сталь в голосе Берубоя.