Арсений Миронов - Двенадцатая дочь

— «Слухач кличет няньку слышу колеса от полуночи».

…А вот игруньи на смыках. У мужиков луки крутые, тяжелые, а у девок — нежные, потешные… Лучок — изогнутую веточку с тремя тоненькими струноньками — прижимают вертикально, тетивой наружу, прилаживают промеж грудей, и потому гудение смычка получается таинственное, зазывно-горемычное, будто из самой утробы идет, от сердца, и у каждой гудочницы — свой тон, свой щекот и щебет отголосков… Идут девки в белых рубахах, тащат в руках огромные тяжелые венки, лентами по траве, гудят и заливаются на тысячу солнечных голосов, а вокруг рассыпается густо и понизу — как полчища цикад, как трескот саранчи — ровный шорох трещоток и ложек…

Теперь я не только слышу, я вижу их — это белое, теплое белое море. Как пена шипящая, как хлопья черемухи, как рыхлая одурь цветочного мыла по зеленой волне идут, обтекая склоны холма, сотни, сотни стожаровых девок на гулянье, на звездное выданье — белое стадо, свежий снег юности. Тысячи, у каждой на голове веночек, в руке «луч» — факел. Пока незажженный.

— «Старший птицебой кличет няньку вижу вдали четыре крупные повозки шестериками, движутся с севера».

…Растекается белое живое море круговоротами пены, хороводами-кольцами переваливает по склонам медленно-вязко, игрою пятен змеиных завораживает… Не дожидаясь посадниковой дочки, кое-где уж ключами горячими закипает праздник — звездочки желтых костров зажигаются в черной траве, и вскоре весь берег похож на послушное отражение стожаровых горних соцветий. Жирные усатые звезды жмурятся, шевелятся в небе, тонкими струйками разбрызгивают небесную пыльцу на непокрытые светлые головки, на кудрявые волны и тугие проборы, на плечи и груди в нечистых промокших рубахах…

— «Стерх наезднику телеги с пшеницей прибыли можно пускать синичек».

И через пару мгновений в волшебном эфире короткая фраза:

— «Слухач кличет няньку чую железные крылья свистят».

Девки визжат и прыгают на красные щиты, полными пригоршнями швыряют смятые влажные цветочные головки, закидывая железных улыбающихся телохранителей ромашковым снегом; раздвигая щитами визжащую девичью толпу, Метанкины телохранители медленно, но верно продавливают дорожку в теплом человечьем море — посадникова дочка движется к вершине холма. Теперь ее ясно видно на многих экранах — серебристо-белая тонкая фигурка лучится от сияния жемчуга и крупных алмазов, усыпавших кокошник и плечи, отяготивших уши ласковым звоном…

— «Слухач кличет няньку чую слабый гул».

Стройна и прекрасна посадникова дочка — но видно, как прогибается шейка от тяжести драгоценной поднизи на густо умащенных волосах, как плети повисли ручки, скованные золотом грузных опястий, и пальцы сияют сплошным платиновым блеском перстней; кровавой игрою рубиновых искр охвачены руки, и бедра, и тонкий стан… Половину казны своей любящий Катома нагрузил на доченьку, как на тягловую кобылку.

— «Слухач кличет няньку слышу неясный гул будто воздух сипит из кузнечных мехов».

— Осы сожрали восковую печать, — поспешно прошептала Феклуша — Это воет перцовый туман, вырываясь из сосудов.

Я покосился на спящего Язвеня:

— Нянька кличет птицебоя Что птички?

— «Птицебой няньке железных воронов пока не вижу».

Снова смотрю на экраны, любуюсь боярской дочкой — она как лунный факел, как сахарная статуэтка в алмазных искорках, окружена двумя периметрами охраны. Внешний периметр — десяток червленых щитов, раздвигающих толпу. Внутренний периметр — непосредственное окружение. Стенька уже сообщил, что это наемники, переодетые в девичье платье (никому из мужчин нельзя прикасаться к Метанке, иначе девки вмиг растерзают обидчика). Вижу двух невысоких женщин, замотанных в белые бахромистые платки: с видимым усилием каждая из них катит перед собой разукрашенную бочку с праздничным медом. Бочки переваливается с трудом, внутри — немалая тяжесть, но замотанные коренастые девушки справляются, и ручки у них какие-то темные, волосатые..

— Литвины, — поясняет Феклуша. — Переодетые наймиты.

Бочки с хмельным пойлом — подарок посадника Катомы — как пара асфальтовых катков медленно поднимаются вверх по склону. Метанка, тихо сияя, плывет следом — ножек не видно под длинными полами одежд, и правда кажется, что боярышня скользит над травой. Следом за Метанкой — в полушаге позади, почти прижимаясь вплотную — гибкая худая девка в темно-сером, жемчужном платье: быстрые, кошачьи движения; толстая черная коса вдоль спины и такие же черные, но почему-то мужские сапоги мелькают из-под подола…

— О, это великий воин! — слышу Феклушин голос. — Злославный наймит из Свирецкого Малограда, удалой тесович Косень. Косень по прозвищу Чика. Говорят, Катома платит ему дюжину гривен подневно!

Нет, не легко придется Куруядовым слугам. Трое кречетов в речной воде, знаменитый Чика Косень, двое молчаливых и ловких литвинов… Плюс десять дружинников внешнего периметра… Плюс еще двадцать крепких мужиков на паре быстролетных ладей, припрятанных неподалеку чуть выше и ниже по течению Вручего ручья…

Всхлипывают и замолкают жалейки, унывают и стихают кувиклы — Метанка уже на вершинке холма. Она поднимает ослепительно-белое личико с темными звездами глаз и что-то говорит. Мне не слышно, я наблюдаю лишь реакцию толпы: белое море расшитых сорочек вмиг начинает шуметь и раскачиваться, неправильными быстрыми кругами волнение расходится от вершины вниз, к подножиям Трещатова горба. Вдруг вспыхивает новая желтая звезда: они поджигают огромное деревянное колесо, обмотанное красно-белыми тряпками, и пускают его, как дымящееся оранжево-черное солнце, под откос. Прожигая гневные борозды в толпе, подпрыгивая к небу и разбрызгивая искры, девичье солнце рушится с берега в воды ручья, плюхает и шипит, вертится, продолжая гореть сверху, как широченный праздничный торт в тысячу свеч; но прежде чем колесо падает в реку, кто-то успевает зажечь факел, и даже три факела, липкий огнь быстро передается всей остальной толпе — и вот меркнущее в сумраке море начинает светиться множеством трепетных искр. Праздник в разгаре.

— «Младший птицебой кличет няньку вижу двух птиц в источном окоеме!» — вдруг жарко выпалил дремлющий Язвень. И забормотал быстро-быстро, сухими губами залепетал: — «Приближаются быстро пока различить не могу что за птицы похожи на орлов!»

— Какие уж там орлы, — невесело усмехнулся я. — И приглядываться нечего: ясно, что гвоздевраны летят. Сейчас начнут ладьи торпедировать, злодеи.

Я протянул руку к земляной полке, вырезанной в стене, едва коснулся пальцами сосуда с любимым малиновым медом… Поднести к губам не успел.