Юрий Цакиров - Капитанская дочка против зомби. Mash-Up

– Скажи, не знаешь ли где дорога? – спросил я у него.

– Дорога-то здесь; мы стоим на твердой полосе, барин – отвечал он, – да что толку?

– Послушай, любезный, – сказал я ему, – знаешь ли ты эту сторону? Пожалуй нужно убираться отсюда подобру-поздорову. Возьмешься ли ты довести нас всех хоть до куда?

– Сторона мне знакомая, – отвечал он, – слава богу, исхожена и изъезжена вдоль и поперек. Да, вишь, какая погода: как раз собьешься с дороги. Да, волки… Лучше здесь остановиться да переждать, авось буран утихнет да небо прояснится: тогда найдем дорогу по звездам. Так, стало быть, барин.

Его хладнокровие ободрило меня. Мы как могли, перевязали раны товарища нашего и перенесли его в дорожную кибитку. Ильич находился в том же состоянии о чем я как смог рассказал своим нежданным попутчикам. Вдруг раненый купец встревожился и упросил нас взять из его поклажи коричневый тюк и только обняв его успокоился. Куда ехать нам было неизвестно. Вьюга не переставала. Я уж решился, предав себя божией воле, ночевать посреди степи, как вдруг проводник наш сел проворно на облучок и взяв вожжи сказал: «Ну, слава богу, жилье недалече; сворачивать надо вправо». Лошади тронулись.

– А почему нам ехать вправо? – спросил я с любопытством. – Где ты видишь дорогу? Почему думаешь ты, что жилье недалече?» – «А потому, что ветер оттоле потянул, – отвечал проводник, – и я слышу, дымом пахнуло; знать, жилье близко». Сметливость его и тонкость чутья донельзя меня изумили. Я мысленно согласился с ним. Лошади тяжело ступали по глубокому снегу. Кибитка наша помаленьку подвигалась, то въезжая на сугроб, то обрушаясь в овраг и переваливаясь то на одну, то на другую сторону. Это больше походило на плавание судна по бурному морю. Купец глухо стонал, поминутно толкаясь о мои бока и вскоре уснул. Я опустил циновку, закутался в шубу и тоже немного задремал, убаюканный пением бури и качкою тихой езды. Пистоль свою с рук я не выпускал.

Вдруг лошади встали; провожатый наш дернул меня за руку, говоря: «Выходи, Ваше благородие: приехали».

– Куда приехали? – спросил я, протирая глаза.

– Видать хутор в степу. Одним словом – умет . Господь помог, наткнулись прямо на забор.

Я вышел из кибитки. Буран еще продолжался, хотя с меньшею силою. Было так темно, что хоть глаз выколи.

– А купчика мы, стало быть, не довезли Ваше благородие, – сказал проводник глянув в кибитку – Умер старообрядец-то наш, Афанасий Данилыч по дороге. Заснул и умер. Видать раны его открылись. Эх!

Купец и вправду был мертв. Его лицо стало совсем белым, глаза пусто смотрели вперед. Я осмелился прикрыть ему их. Шутка ли! Я ехал полдороги рядом с мертвецом!

– Мертвого с погоста не ворочают, – проговорил мой новый знакомец, – Ваше благородие, пойдем звать хозяев, а о мертвом ни слова. Боюсь, не пустят нас тогда. Народишко здесь больно суеверный. А утром виднее будет, все одно ямщик твой – пропал. Искать надо, тогда и скажем.

Мы еле как укрыли закоченевшее тело купца распоров коричневый тюк которым он обнимал. В нем оказалось какая-то пестрая плотная квадратная материя которую было не разглядеть в темноте. Мы накрыли ею накрыли тело и пошли звать хозяев.

Хозяин открыл нам ворота, держа фонарь под полою, и ввел меня в горницу, тесную, но довольно чистую; лучина освещала ее. На стене висело старинная фузея и высокая казацкая шапка.

Хозяин, родом яицкий казак жил в умете один и казался возрасту лет шестидесяти, еще свежий и бодрый. Он вместе с попутчиком моим внес Ильича в свою личную горницу, после разжег огня, чтоб готовить чай, который никогда так не казался нам нужен и пошел хлопотать об ужине. Угнетаемый тревогою о больном слуге своем я нечаянно вспомнил, что провожая родители дали бутылек чудодейственного бальзама и попросил горшок чтобы развести зелье. За этим делом я потерял из виду проводника.

– Где же мой попутчик? – спросил я у хозяина, вернувшись от слуги своего, которого напоил через силу отваром.

«Здесь, ваше благородие», – отвечал мне голос сверху. Я взглянул вверх на полати и увидел черную бороду и два сверкающие глаза. «Что, братец, прозяб?» – «Как не прозябнуть в одном худеньком армяке! Был тулуп, да ведь он весь продрался и искровенился, я оставил его на облучке. Стыдно в таком в дом входить». В эту минуту хозяин вошел с кипящим самоваром; я предложил вожатому нашему чашку чаю; мужик слез с полатей. Наружность его показалась мне замечательна: он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В черной бороде его показывалась проседь; живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское. Волоса были обстрижены в кружок; на нем был оборванный армяк и татарские шаровары. Я поднес ему чашку чаю; он отведал и поморщился. «Ваше благородие, сделайте мне такую милость, – прикажите поднести стакан вина; чай не наше казацкое питье». Я с охотой исполнил его желание. Хозяин вынул из ставца штоф и стакан, подошел к нему и, взглянув ему в лицо: «Эхе, – сказал он, – опять ты в нашем краю! Отколе бог принес?» Вожатый мой мигнул значительно и отвечал поговоркою: «Во садок летал, жито клевал; швырнула бабушка камушком – да мимо. Ну, а что Ваше?»

– Да что наше! – отвечал хозяин, продолжая иносказательный разговор. – Стали было к вечерне звонить, да попадья не велит: поп то в гостях, а черти на погосте.

«Молчи, дядя, – возразил мой бродяга, – будет тебе дождик, будут и грибочки; а будут грибочки, будет и кузовок. А теперь ( тут он мигнул опять ) никшни: лесничий ходит. Ваше благородие! за Ваше здоровье!» При сих словах он взял стакан, перекрестился и выпил одним духом. Потом поклонился мне и воротился на полати.

Я ничего не мог тогда понять из этого воровского разговора; только после уж догадался, что дело шло о делах Яицкого войска, в то время только что усмиренного после бунта 1772 года. Постоялый двор, или, по-тамошнему, умет , находился в стороне, в степи, далече от всякого селения, и очень походил чем-то на разбойнический вертеп. Но делать было нечего. Нельзя было, и подумать о продолжении пути. Между тем я расположился ночевать и лег на печь. Ильича я сызнова бережно напоив домашним бальзамом размешанным с кипятком оставил отдельно в хозяйской половине; наш проводник уже храпел на полатях, хозяин лег на полу. Скоро вся изба захрапела, и я намаявшись заснул как убитый.

Мне приснился сон, которого никогда не мог я позабыть и в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соотношу с ним странные обстоятельства моей жизни. Читатель оправдает меня: ибо, вероятно, знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, несмотря на всевозможное презрение к предрассудкам. Итак.