Платон Абсурдин - Писец. История одного туриста

Голос был не моим, конечно, но я всё равно был счастлив.

– Джон, что с тобой? – спросил женский голос.

У меня мелькнула мысль, что женщина в комнате может быть женой – такое, как вы знаете, случается с лучшими женщинами. Ну, или с настойчивыми – по-разному бывает.

Но я всё ещё не замечал лиц, потому что был увлечён борьбой с хозяином тела за то самое чудесное тело.

– Я не знаю. Я не могу пошевелиться! – сказал чужой голос.

– Ты же размахиваешь руками! – сказала женщина.

Да, я махал руками, и своими резкими взмахами я скинул тарелку и кружку со стола.

Kewpie был в смятении и растерялся. Я чувствовал его волнение – он был готовым паниковать, не иначе.

– Это не я! – сказал Kewpie.

– Заткнись! – сказал я тем же самым голосом.

Я вскочил на ноги Kewpie.

Со стороны, вероятно, всё это выглядело странным и нелепым, и в более поздние времена стало бы предметом изучения психических лекарей, но я вовремя смекнул, что нахожусь там, где чудить не рекомендуется.

– Всем молчать! – сказал я и стукнул кулаком по столу.

Я почувствовал, что тело меня, наконец, слушается.

Активность моего Kewpie с этого момента выражалась в лёгких подёргиваниях головы и пальцев, а когда он хотел что-то сказать и открывал рот, я тут же рот закрывал – у нас получались звуки, которые были похожи на старческие причмокивания.

Но я не обращал внимания на пустяки, как вы, наверное, понимаете – я ликовал. Случилась победа! Моя первая победа над Kewpie! Он был повержен, а я выполнил свою первую задачу!

Я почувствовал себя хозяином своего положения, осмелел, сел на стул и положил свои руки на стол.

– Всё нормально, – сказал я. – Что у нас на завтрак? М-м-м.

Теперь можно было разглядеть лица сидящих со мной за тем столом людей – я очутился в компании рыжеволосой женщины лет тридцати, которая склонялась-таки к полноте, и двух детей школьного возраста – мальчика и девочки. Все трое уставились на меня и, по какой-то причине, недоумевали – об этом говорили их открытые рты и испуганные взгляды, в которых смешались страх и удивление.

– Джон, у нас ужин, – сказала женщина.

Я не знал как себя вести. Нужно было откликаться на имя "Джон", как я понял, и я решил довериться своей интуиции.

– Тем лучше, – сказал я. – Подай мне чего-нибудь! Но не то, что было!

Женщина встала, собрала осколки битой посуды и принесла мне новую тарелку. Пока жена Kewpie ходила по кухне, я успел её рассмотреть – она показалась мне опрятной, не пахла потом, а платье было простым и чистым. Волосы женщины были заплетены в косу средней длины. А вот ног, к сожалению, видно не было из-за длинного подола.

Я подумал, что с женщиной мне повезло – а это уже пол-дела, знаете ли. Так мне тогда казалось.

Симпатичная жена положила мне в тарелку какие-то овощи и крохотный кусок мяса. Наверное, мясо было фазаньим – сейчас уже не помню.

Я подумал, что раз есть мясо, то дела мои хорошие и я могу позволить себе расслабиться и поесть.

Но, хотя и не успел поесть в ресторане с Патрицией, голода я не чувствовал.

– Помолимся? – спросил я почему-то.

Повисла короткая пауза.

– Джон, как ты себя чувс…? – спросила женщина.

– Я чувствую себя прекрасно! – сказал я.

Kewpie что-то сказал на незнакомом языке, я его не понял и тут же прищучил собаку.

– Теперь мы говорим только по-английски. Ты сам так сказал! – сказала жена.

Тогда я не придал значения этой фразе.

– М-м-молодцы, – сказал я.

Настоящий Джон тоже хотел что-то сказать, но я не позволял ему вольностей.

– Заткнись! – сказал я.

– Мы лучше пойдём спать, – сказала жена.

Она увела напуганных детей наверх по узкой лестнице, а у меня появилось время изучить нового себя и то место, где я оказался.

Комната, которая была и кухней, и столовой, была небольшой, а по центру стояли деревянный стол и четыре стула. У стены пристроился комод с посудой и припасами какой-то скудной еды, а на каменной печи стояла сковорода. Печь уже остыла и тепла не отдавала.

На мне была чистая белая рубаха с широкими рукавами и бежевый жилет, в кармане которого я нашёл маленький ключ.

Ноги были обуты в кожаные туфли, но меня более порадовали и удивили широкие штаны с пуговицами длиной чуть ниже колена и какие-то смешные колготки, которые носил мой милый Kewpie.

Я нашёл-таки небольшое зеркало у двери и принялся рассматривать своё новое лицо. На вид мне было лет 35, не более. Рыжие волосы завивались и свисали почти до самых плеч.

Телосложение у Kewpie было средним – живот, правда, уже начал выпирать наружу, но это меня не расстроило, так как приятеля ещё можно было разглядеть с завидной лёгкостью без помощи чистого зеркала, а это добрый знак, знаете ли.

Лицо мне досталось грубоватое, скуластое, но на совесть выбритое. Я остался доволен новым лицом, да и всем остальным, пожалуй, тоже, кроме нарастающего живота, – я решил, что избавлюсь от него во что бы то ни стало.

В тот вечер я сделал вывод, что я не нищий, но и не богатый человек, а, возможно, даже отличный семьянин. А пожить пару тысяч дней в качестве главы семейства, иметь на столе мясо и кров над головой – разве это трудная задача? Раз плюнуть, не так ли?! Так я думал тогда.

Мне оставалось лишь привыкнуть к лёгкому домашнему смраду и получать удовольствие.

Я нашёл небольшую бечёвку, завязал на ней первый узелок, как советовала Патриция, и спрятал её в карман своего чудесного жилета.

За окном с грохотом проехала карета. Послышались крики и ругань – ругались добрыми словами, смысла которых я не понимал, но догадывался об их назначении по выразительной интонации. Я решил, что мой английский, вероятно, следует подтянуть.

Я приоткрыл входную дверь и выглянул наружу. А там – тусклые и редкие фонари освещали лондонские окрестности. У соседнего дома промелькнула пара-тройка быстрых и размытых в ночном и прохладном воздухе теней.

На другом конце улицы я увидел очертания особняков.

Хоть воздух и был по-осеннему холодным, но свежесть его нарушалась-таки запахом конского навоза.

Выход «в свет» я решил отложить до утра, и на всякий случай закрыл дверь на засов – так спокойнее, знаете ли.

Я прошелся по комнате, нашел сортир – он был огорожен тонкой ширмой с задорным рисунком. Сортиром здесь я называю стул с дыркой, под которым стоял большой глиняный горшок, но с ручками. Он был полным, и чудесный, но навязчивый запах из горшка распространялся по всему дому.

У меня, конечно, возникло желание вылить содержимое горшка куда-нибудь, но я не придумал куда. Я читал, что когда-то горшки опустошались на улицу, но в тот вечер такое, казалось бы, простое действие представлялось мне диким, и я решил не суетиться и наблюдать – не хотелось навлечь неприятности в первый же день моего пребывания в том чудесном месте.