Анна Ткач - Санчо-Пансо для Дон-Кихота Полярного

И как ткнет меня под ребра своим адмиральским кулаком!

Крякнул я, осчастливленный.

Ничего, вроде не совсем уж слабенький…

А что знает обо всем – так это правильно… Я всегда говорил: нет человека более осведомленного, чем арестант. Особенно – арестант в одиночной камере.

Размахался, – потираю преувеличенно место, удостоенное высокопревосходительской длани – после вливания. Вот вена кровью засочится, и будет у тебя, Александр Васильевич, на руке такой синячище, словно ты не адмирал, а одесский босявка, побей меня кицкины лапки.

– Те-те-те, что-то ты о моей целостности печешься, не ровен час – снова высокая большевистская комиссия в тюрьму с визитом припожалует… – озабоченно поцокал Колчак языком – уж и видеть не желаешь, как руками у меня шевелить получается, ай-ай-ай. Я-то для тебя стараюсь…

Катастрофическое выражение моей рожи при слове "комиссия" немедленно вызвало у него раскаяние – не пересолил ли с шуточкой – и он осторожно улыбнулся мне своей невероятной улыбкой, сконфуженной и довольной одновременно. Я только застенчиво шмыгнул, вздыхая. Ой, сейчас перекрещусь всеми конечностями, если поможет… А то ведь и впрямь комиссия…

Это, товарищи, была та еще история!

Ввалились вчера с апломбом к адмиралу три представителя Сиббюро… Ну, и нас троих прихватили для представительности: Блядь… Пардону прошу, Линдера от тюремной администрации, Алексан Александрыча от ревкома, и меня, грешного – от чекистов. Набились в камеру как шпроты! Сарафанное радио сработало четко: Колчак лежит на подушках и под одеялом умытый, причесанный, побритый, постельное белье только-только ему сменили, лавандой пахнет пополам с жавелем, да оно еще и батистовое и с вышивкой ришелье – замечательно со стенами в облезлой сажевой краске гармонирует. И надписи на стенах, процарапанные до кирпичей, перед его приездом скоблили-скоблили, но все равно прочитать можно, почти не приглядываясь: "Завтра казнь. Никого не выдал"… "Прощайте, товарищи!" "Да здравствует революция" – и прочие обыденные автографы нашего замечательного времени….

И как это Колчака не вдохновило свою лепту внести в народное творчество, я бы на его месте трудился как первобытный художник! Таких бы мамонтов для тюремщиков изобразил!.. С саблезубыми тигрольвами! А он поначалу натыкался на надписи взглядом и мучительно отворачивался. Потом притерпелся, не без того, чувствительный наш. Интеллигент с кортиком… Ну и спрашивают высокие посетители зоосада – поубивал бы любителей природы! Приехали за самоутверждением! – у этого уникального полярного белого муравьеда:

– Имеете ли вы какие-то жалобы, гражданин адмирал?..

Муравьед – он же Мария-Антуанетта в штанах, если вы еще не поняли: перед расстрельной командой извиняться будет за нечищеную обувь – с бесконечным терпением отвечает, что никак нет, никаких жалоб у него не имеется и вообще спасибо хозяевам, принимают гостей на славу. Комиссия, разумеется, вмиг адмиральский бальзам на их души смолотила и за второй порцией нацеливается!

– Довольны ли вы тюремным питанием, гражданин адмирал?.. – спрашивает въедливая до чесотки блоха по фамилии Мирхалев, кажется: прыщ такой на ровном месте, чуть больше своего портфеля – И получаете ли вы питание в достаточным количестве, и вполне ли оно вам по вкусу?!..

Колчак, бедный, аж поперхнулся и со вторым реверансом замешкался. А Мирхалев ждет – прямо трясется мелкой дрожью! Вот ведь… как комплиментов человеку не хватает. Русским языком же сказали: нет никаких жалоб… Тут даже у Бурсака, представляете, совесть проснулась, и бросился он своему заключенному на выручку. По своему, конечно, по каторжному:

– Да мы на воле, – скорбно говорит – так не питаемся! Нам, – говорит – царские сатрапы куриный суп не готовили! – говорит. И много бы еще чего ценного наговорил, будьте уверены, вплоть до того что сидеть сейчас в тюрьме натуральная лафа и большое удовольствие, только вовремя на меня покосился – и воткнул свой язык в полагающееся языку место. Взгляните на него, на ограбленного! Курятины его лишил Колчак, который ест, между нами говоря, как канарейка. Ох уж этот мне адмиральский аппетит! Декабристочка вон больше съедает…

– Я столько кушать не могу, – устало ответила мне эта военно-морская птичка. Думал я, сами понимаете, очень громко… На весь Иркутск.

– Непорядок! Угодить не можете, – с удовольствием заключил Мирхалев. И другой посетитель из Сиббюро, я его не знаю, но он из делегации был самый главный, тут же с важностью порекомендовал:

– Выносите-ка вы, товарищи, адмирала понемножку на свежий воздух… Для аппетиту. Посмотрите, какой он у вас бледный! Словно сами в тюрьме не сидели и не нюхали, что тут здоровый загнется. Вы, – говорит – Александр Васильевич, уж не взыщите… Вот наши скоро придут – переведем вас в хороший дом. Пойдемте, – говорит – товарищи, больного тиранить достаточно, я думаю! А это, – скидывает с локтя объемистый мягкий сверток с отчетливым запахом нафталина и вешает мне его на руку, правильно понимая, что я для Колчака и есть вешалка – это вам, Александр Васильевич! Примите, не обижайте, от чистого сердца… Простите нас. Если можете… Мы-то себя никогда не простим! Все, пойдемте, пойдемте… – и к двери, как давешний в нашем с Колчаком видении, ледокол – напролом, а спутники его – делать нечего – затоптались и вмиг заодно с Бурсаком и Ширямовым соорудили в оных дверях знатную затычку.

– Одну минуту, – тихо промолвил Колчак, поворачиваясь в их сторону, подождал пока ценитель свежего воздуха к нему обратно шагнет, и поднял на него, возвышающегося башней – здоров чалдон, ручищи моих не меньше! – нестерпимо сапфировые глаза:

– Как прикажете величать?..

– Смирнов, – пробасил чалдон с некоторым смущением – Иван Никитич… Батюшки.

Председатель Сиббюро.

Вот он какой, оказывается…

– Иван Никитович, – говорит Колчак просто. И осторожно берет обоими руками, иначе не обхватить, его медвежью лапу. А в следующую секунду произносит придушенно: – ооойй… – потому что товарищ Смирнов его от полноты чувств схватил как девочка тряпичную куклу на праздник Пурим и к груди притиснул. Оркестр, туш. Где журналист с фотографом?..

Вот ведь любитель красивых жестов у нас председатель Сиббюро! И Колчак ему еще хорошо делал, уморит он меня своей воспитанностью… Попросил развернуть подарок, чтоб Смирнов получил возможность подарком похвастаться!

Шуба в пахучем свертке была, сами понимаете. Цвета черненого серебра – из драгоценных платиновых баргузинских соболей. Я думал, Колчака вытошнит при виде этой отобранной невесть у кого отрады золотопромышленника, но выдержка у него оказалась бронированная. Как палуба… Или что там на кораблях бронируют, кажется, броневой пояс! Поблагодарил, ладошкой без видимой натуги, будто бы с удовольствием атласный искрящийся мех погладил – и укатил товарищ председатель от нас совершенно осчастливленный!