Александр Берник - Степь 2. Расцвет. Часть первая

Райс уже давно потеряла счёт времени. Она уже не понимала день или ночь за пределами бани. Если в первые дни она как-то пыталась определять время суток, то теперь ей стало наплевать. Тут в пустой башке впервые промелькнула нехорошая мысль: утопиться в жбане с колодезной водой, потому что терпеть эту муку становилось невыносимо.

Кутырка, с присущей ей фантазией тут же в красочных картинках представила себе все последствия. Как мама убивается в слезах вырывая свои роскошные волосы, вскрыв проклятущую тюрьму и найдя безжизненное тело дочери. Как ближницы заламывают в горе руки, и как папа делается черней тучи, и как всеобщее безутешное горе накроет всю Великую Степь. Ком обиды за себя любимую мгновенно сдавил горло, и она зарыдала навзрыд. Скорбь по самой себе стала безмерной…

Реки слез, тёкшие по мордашке, резко прервала неожиданная мысль: «А вдруг там снаружи, что-то стряслось? Вдруг меня не забыли, а просто уже некому снаружи отпереть? Надо самой отсюда выбираться». Озарённая таким простым открытием Райс аж подскочила, спрашивая себя в голос:

– А чего же ты раньше-то сидела, дура тупая?

Вопрос прозвучал словно в опростанной бочке, резанув не только нежные уши, но и ободранные догола нервы.

Рыжая психанула на себя вскакивая на ноги и принимаясь лихорадочно прощупывать тонкими пальцами плотные стыки тёсаных брёвен стен и потолка. Выдирала оттуда что-то непонятное, то, чем эти щели законопачены, стараясь во что бы то ни стало добраться до крохотного источника света, что блеснул бы спасительным лучиком. Только из затеянного ничего не получилось, кроме того, что ногти обломала. А когда в конце концов вогнала занозу под кожу, то бросила это никчёмное дело и переключилась на входную шкуру. Пыталась ни то что совсем сорвать, а хотя бы вытянуть край.

Провозившись с ней какое-то время, и в конечном итоге плюнув и на эту затею схватила питьевой черпак и принялась рыть подкоп под проёмом, где брёвен не должно было быть. С остервенением долбила окаменевшую глину, пока деревянное орудие труда не раскололось и ни рассыпалось в щепки.

Как же она изумилась, когда, вгрызаясь в утрамбованную землю огрызками черпака, как «лбом об стену» наткнулась на огромные брёвна, вкопанные под земляным полом, притом зарытые не вдоль, а уходившие вертикально вниз на непонятную глубину. Ярица взвыла от безысходности и окончательно психологически сломалась.

Впав в необъяснимую прострацию, дева совсем перестала есть и пить, и даже в помойную лохань по надобности ходить. Завалилась на показавшийся уже нечувствительным бок и ни о чем ни думая, ни мечтая, да и вообще с отсутствием каких-либо желаний, распласталась тряпичной куклой в шкурах на пологе, теребя обрывки мыслей ни-понять-о-чём, что сами собой куролесили в голове. Будто это не она, а кто-то другой думает за неё. Как долго прибывала в том непонятном состоянии полного отупения Райс не помнила, но ей показалось это вечностью…

Вывел деву из оцепенения на грани гибели далёкий гулкий звук от входа, будто брёвна друг о друга елозят. Кутырка лишь приоткрыла опухшие веки, устало взглянув в направлении очередной галлюцинации, что начали накатывать в последнее время и на которые дева уже практически перестала реагировать. При этом ни пошевелилась и ни дёрнулась, словно у неё уже всё внутри полностью омертвело.

Лишь когда из поля зрения исчезла шкура, закрывавшая выход, а в её темницу хлынул солнечный свет, ударив нестерпимой резью по глазам, еле-еле поднялась на дрожащем локте, щурясь и во что бы то ни стало, стараясь сообразить, что перед ней, очередной глюк или реальность?

Яркое пятно света никуда не исчезало и продолжало нещадно слепить, причиняя боль, одновременно приводя отупевшую кутырку хоть в какое-то сознание, с приходом которого начало адаптироваться зрение и Райс уже отчётливо могла различить открытый входной проём. Только он пустовал. Никто в неё не появлялся. Вернее, ярица никого не видела. Она вообще ничего не могла разглядеть снаружи кроме ослепительного сияния сквозь постоянно льющиеся слёзы.

И тут Райс каким-то внутренним наитием поняла, что это не реальный солнечный свет, а божий, потусторонний, явившийся к ней в качестве приглашения на суд Троицы за все её былые прегрешения. Кутырка тяжело вздохнула, неспешно выползла из шкур, полностью прикрыв ладонью опухшие глаза и направилась в нестерпимо болезненный свет, резавший даже по прикрытым глазам до боли в маковке. А тут ещё на уши обрушился шквал звуков, и рыжая, растерявшись от неожиданности со всей силы зажмурила слезящиеся глаза и заткнула ладонями уши.

Стояла она в проходе долго, привыкая к забытым звукам, что со временем через прижатые ладони стали превращаться в знакомый шум леса с безудержным и самозабвенным пением птиц. Райс медленно убрала от ушей ладони, вытирая ими мокрое от слёз лицо. Звуки птиц ворвались в голову сильным и резким ором, но постепенно становясь терпимым.

Утерев слёзы, принялась за зрение. Сильно щурясь и загораживаясь ладонями, постаралась приоткрыть веки. По глазам прошлась болезненная резь и вновь хлынули слёзы. Только уставившись под ноги стала различать траву. Слёзы по ресницам капали вниз, а зрение постепенно стало возвращаться к пленнице.

Наконец, по-прежнему щурясь и прикрываясь одной ладонью, а второй рукой удерживая своё шаткое положение держась за проём, дева перевела взгляд вперёд и сквозь слёзную муть смогла различить трёх белых как снег вековух, 20 20 Старухи. Женщины, вышедшие по возрасту из репродуктивного периода. замерших прямо перед ней словно выструганные идолы.

Они предстали во всём белом с головы до ног. С седыми словно покрытые инеем распущенными волосами, в длинных до земли светящихся белых рубахах и с высокими белыми посохами, что держали в скрюченных руках. Стояли вековухи молча, без какого-либо движения и внимательно разглядывали голую пленницу, будто чего-то ожидая.

То, что она попала на тот свет Райс даже не сомневалась и от этого осознания в душе почему-то стало легко и расслаблено. А чего дёргаться, когда уже всё кончено?

Глаза рыжей постепенно обвыклись, хоть и приходилось всё ещё сильно щуриться, но дева уже могла разглядеть их в деталях. Вековухи стояли хмурые, если не сказать злые ни пойми с чего, но это её тогда почему-то не удивило. Рыжую тогда больше интересовал вопрос сколько её мучили, прежде чем она умерла и поэтому задала его в слух измождённым голосом:

– Сколько времени я сидела взаперти?

Ответили ей не сразу, а через паузу, притом довольно длинную.

– Сколь надо, столь и сидела. Как положено, две седмицы. 21 21 Седмица – неделя. Семь дней.