Константин Кураленя - Жернова времени

«Куда-то прилетит», – подумал я. Он и прилетел. Последнее, что помню, это звук разрыва и взлетевшую слева от меня землю.

Очнулся в полковом лазарете, рядом тот самый лейтенант. Оказывается, это он меня и вынес. А я спас его тем, что все осколки достались мне. Ранение было тяжёлое, осколками порвало грудь, живот и покалечило правое плечо.

– Благодарю за службу, – сказал мне на прощание командир полка, – скорее поправляйся и возвращайся в строй. Такие солдаты мне нужны. А за твои подвиги представил я тебя к высокой правительственной награде.

А на следующий день меня привезли сюда, а теперь вот в Саратов отправляют. Опять не видать мне ордена как своих ушей, – закончил свою эпопею Лоскутников.

– Ранбольные, на процедуры, – разбудил меня поутру голос Татьяны. – Ходячие в процедурный кабинет, лежачие приготовиться на месте.

– Лоскутникова после обеда приготовить к эвакуации в Саратов, – после окончания утреннего обхода отдал распоряжение главвоенврач.

4 Жернова времени

97

– Эх, – вздохнул Пашка, глядя на выступившие на глазах у Татьяны слёзы.

А я потряс в воздухе фляжкой с остатками спирта.

– Давай! – махнул рукой парень.

Прощались мы внизу в школьном фойе. Я разве ещё не говорил, что наш госпиталь располагался в здании школы? Над входом в госпиталь такая домашняя и мирная вывеска «Городская школа № 50».

– Будь живым, земеля! – прижал я на прощание к груди лихого конного разведчика Пашку Лоскутникова и отошёл в сторону.

В углу, у сваленных в кучу школьных парт, стояла та, с которой Павлу прощаться требовалось гораздо больше времени. Я смотрел на парня и думал: «Встретимся ли?»

Забегая вперёд, скажу, что встреча наша состоялась. Но только Павел об этом не узнал. Весной тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года был он уже не Пашкой, а Павлом Фёдоровичем Лоскутниковым. Героем войны и кавалером двух орденов – «Отечественной войны» и ордена «Красной Звезды». Я же был молодым строителем будущего города на Амуре. Эти награды он получит после долгого скитания по госпиталям и учебным батальонам, а в июне сорок третьего года всё-таки вырвется на фронт. За его плечами будет Курская битва, форсирование Днепра, где вместо «Звезды Героя» он получит орден «Красной Звезды».

– В моей дивизии не будет «Героя» до тех пор, пока звезду не получу я, – скажет командир дивизии, когда ему подадут представление на награждение лихого разведчика Лоскутникова Звездой Героя.

Затем будет Дунай, Белград, Будапешт, Братислава. Праздник Победы он встретит в Австрии на окраине знаменитого Венского леса. Правда, леса того уже не станет, да и Австрия будет другая – побеждённая…

А сейчас я украдкой наблюдал за из прощанием. Не бывает чище слёз, чем у тех, кто расстаётся навсегда.

После обеда ко мне пришёл военкор. Я насторожился: «С чего бы это?»

– Викентий Колюжный, военный корреспондент газеты «Вперёд!», – представился мужчина, протирая кругляшки смешных очков.

– Чем обязан? – поинтересовался я.

– Я, собственно, хотел поговорить о вашем командире, – близоруко сощурился военкор. – О политруке Кретове и его подвиге.

– Что, «Героя» уже присвоили? – обрадовался я.

– Официально ещё нет, но дело ведь не в этом. Пресса должна идти в ногу с жизнью, а подвиг молодого политрука – это пример.

К вечеру мы с военкором Викентием стали лучшими друзьями. Я рассказал ему всё о нашем командире. А Викентий обещал мне выпуск газеты со статьёй.

– Что, старшина, – обрадовал меня на очередном медицинском осмотре военврач, – готовься, через три дня выписываем.

А на следующий день меня вызвали на первый этаж.

– Там к тебе посетитель, – загадочно улыбнулась Танюшка. Со времени отъезда Павла глаза её были всегда припухшими. Поэтому я был удивлён Таниной улыбкой.

«И кому это я понадобился?» – гадал я, стоя в фойе.

– Жора! – раздался рядом тихий девичий голос.

Я обернулся. Передо мной стоял хрупкий солдат, с петлицами связиста на шинели. Широко распахнутые грустные глаза смотрели на меня.

– Вера! – растерянно вымолвил я.

– Вот пришла сказать тебе, – произнесла она скованно. – Завтра на фронт.

Я не нашёлся что ей сказать.

– Я училась на курсах, никто об этом не знал. Нельзя было, – виновато вымолвила она. – Теперь тоже нельзя… Но тебе… Ты должен знать. Ты не думай, мне не страшно! – Она попыталась заглянуть в мои глаза.

– Да я…

– Вот и хорошо. Жора, – она поймала наконец мой взгляд, и тихо сказала: – Сегодня моя мама опять на дежурстве…

– Я приду! – прижал я её к груди. – Я обязательно приду.

– Хорошо, – прошептала она и, лихо встряхнула коротко постриженными волосами, – я буду ждать.

Я смотрел, как ловко цокают по мраморным плитам аккуратно подкованные сапожки девушки, и проклинал все войны на свете. Так не должно быть! Не должны женщины решать мужские вопросы. Бог их создал совсем для другого. Неужели этот мир никогда не изменится! Военное сукно грубо топорщилось на хрупкой девичьей фигурке. Нежная тонкая шея сиротливо выглядывала из жёстких тисков воротника. Нет, не зря всё-таки говорят, что у войны не женское лицо.

– И куда тебя? – спросил я вечером, обнимая слегка подрагивающие плечи. – Замёрзла?

– В распоряжение штаба фронта. Не могу согреться.

– Только не соглашайся за линию фронта, – произнёс я, понимая, что говорю ерунду. В распоряжение штаба фронта – это и есть на ту сторону. Было бы по-другому, ей бы сразу выдали предписание в одну из воинских частей. Да и вся эта секретность, это не просто так.

– Глупый, – улыбнулась Вера, – как могу отказаться. Я ведь тоже солдат. Давай лучше пить чай.

– Давай лучше чего-нибудь покрепче, – буркнул я и выложил на стол все остатки Серёгиной передачки.

Война и женщина, война и любовь. В такие моменты в человеке обостряются все чувства и инстинкты. А этот инстинкт является чуть ли не основополагающим. Природа мудра, она понимает, что необходимо заполнять пустоту, которую своей глупостью и амбициями создают люди, она толкает нас в объятия друг друга, словно бы говоря: «Вот чем надо заниматься, а не убивать себе подобных».

– Жора, – журчащим с придыханием голосом произносит Вера в ночной тишине моё имя, – я люблю Жору! Смешно. У тебя имя, как у какого-нибудь одесского биндюжника. Никогда не думала, что полюблю человека с таким именем.

Я молчу. А что я могу сказать? Может быть, уже через несколько дней эта девочка будет одна пробираться по глухим лесам Брянщины или Белоруссии. Может быть, в неё будет нацелено всё оружие вермахта, чтобы в лице этой маленькой женщины убить на земле жизнь. Но глядя в её счастливые глаза, я переступаю через все свои табу:

– И я люблю тебя, девочка.