Александр Прозоров - Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного

Однако едва каурый перешел в галоп, заднице стало неожиданно легче. Седло уже не дергалось под седоком, поддавая ему в седалище, а лишь слегка покачивалось, как у несущегося по шоссе мотоцикла. Скачка продолжалась менее получаса. Когда впереди поднялась стена соснового бора, боярин перевел коня на шаг. Андрей, стиснув зубы, очень плавно подтянул поводья, и его каурый сообразил, сбросил скорость.

— Голову мерину придерживай, — оглянулся Илья Федотович, — не дай воды хлебнуть. Горячие кони.

Сперва Матях не понял, о чем идет речь, но, подъехав ближе, увидел скрытый за высокой прибрежной осокой ручей шириной метра четыре. Прозрачная вода журчала над темными валунами, кружила длинные пряди водорослей, поблескивала боками мелких рыбешек, рыскающих от берега к берегу.

— Керзя, — представил реку Умильный, направляя коня в воду, и вскоре поднялся на противоположный, поросший сосняком берег. — Еще версты четыре до Селитры, торный тракт за ней.

По лесу гнать во весь опор боярин не решался, но скорость все равно держал приличную, и Матях еле успевал уворачиваться от низких ветвей деревьев, несколько раз едва не выпав из седла. К счастью, его скакун, в отличие от автомобиля или мотоцикла, сам догадывался огибать препятствия, которые попадались на пути. А то бы дело без аварии не закончилось. Наконец Илья Федотович остановился, спешился, отпустил подпругу.

— Вот и она, родимая. Давай, служивый, коней напоим да сами червячка заморим. Полпути уже позади.

— А как насчет «горячим коням пить нельзя»? — с облегчением спрыгнул на землю Матях и наклонился, разыскивая пряжку под брюхом мерина.

— Да ты что, служивый? — удивленно приподнял брови боярин. — Мы же с полверсты шагом шли. Выходились кони, остыли. Ты подпругу-то ослабь, не то каурка голову опустить не сможет.

— Сейчас. — Сержант уже нашел пряжку, но все никак не мог разобраться с хитрым захлестом ремня. Наконец тот поддался, повис. Андрей взял коня под уздцы, подвел к ручью в полшага шириной. — Это что, та самая Селитра и есть?

— Исток у нее рядом, возле Комарово. Впрочем, в Селитре и возле устья больше двух шагов не будет.

Мерин сержанта, почуяв воду, потянулся к ручью, начал хватать губами воду. Когда скакун напился, Матях, по примеру боярина, развязал сумку, нашел матерчатую торбу с длинной ручкой, накинул ее коню на голову, за уши, и каурый захрустел насыпанным внутрь зерном.

— Посмотрим, что Глаша нам положила… — Боярин извлек из своей сумы бумажный сверток, удовлетворенно хмыкнул: — Судак копченый. Давай щит, служивый, обедать станем.

Матях снял с седла щит, протянул Илье Федотовичу. Тот кинул деревянный диск на кочку рукоятью наверх:

— Садись, боярин Андрей, а то земля сырая. — Умильный первым опустился на край щита, развернул рыбу, рядом положил заткнутый деревянной пробкой кожаный бурдючок. — Я меда хмельного с собой взял. На душе спокойно с утра. Беды не чую. Отчего и не выпить? Да угощайся, служивый. Глазами досыта не наешься.

— Спасибо. — Матях присел рядом с боярином, отломил от спины крупного, жирного судака кусок белого, пахнущего дымком мяса. — А ты всегда в предчувствия веришь, Илья Федотович?

— Всегда, служивый, — выдернул пробку боярин, поднес бурдюк к губам и сжал кожаный мешок, выдавливая густой ароматный мед себе в рот. — Бог все видит, все знает. И как Он может упредить рабов Своих иначе, чем через озарение или тревогу?

— А если Он не захочет предупреждать?

— Молиться нужно, служивый. Молиться и верить. Или живота своего не жалеть в служении Ему, в защите святой земли русской. Тогда и Господь заботой не обойдет. Вот ты, я заметил, в молитве ленив. На иконы надвратную или храмовую не перекрестился ни разу. Оттого и беспокойство тебя гложет. Но как даст тебе Господь знамение Свое, коли не открываешь ты пред Ним душу свою? Как достучится в закрытые врата сердца? Не веруешь ты, служивый. В церкви токмо по необходимости стоишь, перед трапезой не молишься. Не ищешь пути своего к Богу.

— Я землю Его защищаю, — спокойно пожал плечами Матях, принял от Умильного бурдюк, сделал несколько глотков. Мед по вкусу напоминал сильно сдобренное специями и ванилином пиво. Однако любят в здешних краях пряности! Ни в чем русичи шестнадцатого века меры знать не хотят. Уж коли одеться красиво — так, значит, во все яркое — синее, красное, зеленое, да еще с мехами, чуть не каждую пуговицу оторачивающими, с золотом да самоцветами. Коли есть — так одновременно и с перцем, и с медом, и с кардамоном. Даже в квас то хрена, то горчицы подсыпать норовят.

— Я знаю, — спокойно пожал плечами Илья Федотович. — Раз рубежи русские хранишь, стало быть, православный, хоть ты немец, хоть татарин, хоть схизматик безбожный. Но покоя в душе без веры тебе не обрести. И знамения Господнего не ощутить.

— Не помню я ничего, — вернулся к привычному оправданию Андрей. — Ни единой молитвы, никаких святых.

— Веру не помнят, — покачал головой Илья Федотович, спокойно разбирая рыбу на куски. — Ее хранят. Хранят в сердце и душе. Но ты не бойся. Господь все равно станет оберегать и любить тебя. Тем, кто выходит в поход ради спасения ближнего своего, кто не щадит живота ради земель отчих, все грехи прощаются. В походе пост можно не блюсти, заповеди нарушать позволительно, молитвы — не возносить. Бог простит. И неверие простит. Лишь бы ратник позором себя не покрыл, трусом не показался, имени Господнего не отринул.

— Значит, мне можно не креститься и не молиться, а место в раю все равно за мной? — усмехнулся Матях.

— Да, — совершенно серьезно кивнул боярин Умильный, — все павшие в бою с неверными попадают на небеса, пред очи Господа нашего Иисуса Христа.

И Андрей со своей улыбкой почувствовал себя очень глупо.

— Может, поехали?

— Да, пора, — согласился Илья Федотович. — Поехали.

Дорога обнаружилась почти сразу за ручьем, метрах в тридцати. Грунтовка, не мощенная, но довольно наезженная. Метра три в ширину — две телеги без труда разминутся.

— Однако, — удивился Андрей, вслед за боярином поворачивая вправо. — А тракт получше будет, чем тот, что к усадьбе ведет.

— Это, почитай, путь со всей Оби на Хлынов и Устюг. Опять же, коли с ладей перед Лобанью высадиться, то и из Индии, и из Персии здесь пройти удобно. Всякое случается. Не каждый на струге может плыть.

— Тогда понятно… — Матях снова привстал на стременах, давая отдых измученному седалищу, и вслед за Умильным перешел в галоп.

Сосновый лес по сторонам от дороги быстро сменился лиственными зарослями, отступившими в стороны шагов на десять; потом эти заросли рассыпались на отдельные островки, за которыми виднелись покосы с частыми невысокими стожками. Пахнуло влажными травяными ароматами, перемешанными с едким гнилостным духом.