Александр Прозоров - Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного

— Так-так-так, — покачал головой Матях, пройдя через сени. — Ну, и на ком тут порча? Варвара, ты какого черта невольнице рожу разодрала?

— Ага, что я, не знаю, что татарка эта проклятая, чуть я за дверь, сразу к тебе в постель, на теплое место бежит!

— Это чья постель, твоя, что ли?! — повысил голос боярский сын. — Ты чего это тут раскомандовалась? Мозги давно не чистили? Так я могу и прочистить.

Стряпуха заткнулась, но глаза ее моментально наполнились влагой.

— Ну вот, и тут то же самое, — раздраженно сплюнул хозяин дома, развернулся и хлопнул дверью. — А ты, Алсу, иди ко мне в комнату и не высовывайся, близко к Варваре не подходи, ясно?

Он вышел на крыльцо, подобрал лук и одну за другой выпустил две оставшиеся стрелы в сторону цели. И обе, одна над другой, четко впились в лисий хвост.

За время обеда Варя не произнесла ни слова. Поставила на стол печеночные колбаски — завернутую в тонкую пленку и обжаренную с луком баранью печень, ломтики арбуза в патоке, блинчики с медом, квас, сыто — и ушла, громко хлопнув не только дверью в горницу, но и дверью в дом. Касьян горестно вздохнул:

— Завсегда девки бесятся незнамо с чего. Тут мужику лучше не встревать… — Холоп наткнулся на холодный взгляд боярского сына и заткнулся.

— Вставай, — распорядился Матях. — Поедем зайцев гонять. Самое время брюхо набитое растрясти.

Охота, видимо из-за плохого настроения, не удалась. Всадники вернулись домой в полной темноте, и по неосвещенному окну в доме Андрей понял, что Варю сегодня можно не ждать. Хорошо, если угощение какое оставила. А то ведь от обиды могла и плюнуть на свои обязанности, благо сход поддержит. Тут выяснился еще один неприятный момент: Лукерья с мужем уже спали, огня в печи не имелось, свечи не горели. Впервые за все время пребывания в шестнадцатом веке сержанту приспичило самому развести огонь — но он совершенно не представлял, каким образом это можно сделать.

— Ладно, Касьян, — после короткого раздумья решил он. — Давай спать ложиться. Утро вечера мудренее.

— Как скажешь, боярин, — не стал спорить холоп и ушел во двор.

Андрей скинул поршни, прошелся по горнице, нащупывая мебель, возле постели разделся, полез под одеяло. Вскоре в установившейся тишине он услышал жалобные всхлипывания.

— Что такое? — Матях вылез из-под одеяла, на звук нашел свернувшуюся калачиком татарку. — Ну что ты, Алсу? Хватит плакать…

От добрых слов девушка заскулила еще сильнее.

— О господи. — Андрей поднял ее, прижал к себе. — Ну, перестань.

Нос девушки уткнулся ему под мышку, плечо ощутило прикосновение влажных ресниц, а руки — теплую бархатистую кожу на боках. Ладони скользнули вверх, с боков прикоснувшись к горячим упругим грудям, потом скатились к бедрам, едва прикрытым тонкой тканью. Алсу замерла, перестав плакать. На этот раз руки молодого человека остановиться не смогли и проникли под завязки, ко впадинке между бедер, к густым кудрявым волоскам. Невольница часто задышала, не думая протестовать. Андрей, еще более разгоряченный близостью и доступностью девушки, перестал ломать голову над моральными аспектами конфликта веков, а просто подхватил ее на руки и перенес на свою постель. Татарка, пока не порвали, торопливо развязала веревочку шаровар, откинула их в сторону. Боярский сын, на ощупь исследовавший ее тело, снова прикоснулся к кудряшкам, услышал испуганный стон и без дальнейших колебаний проник в зовущее лоно.

Юная невольница оказалась отнюдь не девственницей, и на похотливое желание своего господина она отвечала с такой страстностью, что погасила последние проблески совести в душе посланца из будущего. Матях полностью предался наслаждению, целуя губы рабыни с таким же пылом, словно это была царица всего мира.

Впрочем, в эти минуты он никакой разницы не ощущал…

Утром выяснилось, что невольница спит у него на груди, положив голову на сердце, а темные косички разметав по сторонам. Немного поколебавшись, боярский сын не стал будить ее грубым окриком вроде «Рота, подъем!», а подтянул подушку, переместил голову татарки на нее, потом осторожно выбрался и стал одеваться.

— Мама, я только до дойки, — отчетливо произнесла Алсу, подгребая подушку под себя. — Мама, такой сон смешной…

Царапины на ее шее покрылись темной корочкой, которая местами успела потрескаться. Наверное, через недельку заживут, а через две и вовсе затянутся.

«Все-таки страшные дуры эти бабы, — покачал головой Матях. — Из-за чего свары устраивают?» Ладно, на «гражданке», еще до армии, пытались его делить, хотя понятно было: гуляет просто парень, к службе готовится. Да и сами ничего серьезного не предполагали — отрывались по молодости, прежде чем во взрослую жизнь войти. Пьянки-гулянки, турпоходы-рыбалки. Побаловались и разошлись, всем новых впечатлений хочется. Но вот чего эти девки передрались? Как будто не ясно, что и невольница никуда по своей воле не денется, и с девкой дворовой у боярского сына ничего серьезного быть не может. Попариться вместе в баньке — это одно. А уж коли планы на будущее строить — то тут и отношения, и чувства должны куда сильнее быть.

— Как там Прасковья? — вспомнил Матях. — Вроде приехать обещала… — Он попытался вспомнить ее очи, стыдливый румянец, что не покидал щек во время разговора. Но вместо этого перед глазами всплыли густые клубы пара, рыхлое Варино тело.

Интересно, а боярская племянница с кем моется?..

— Тьфу, — мотнул головой молодой человек, отгоняя невесть откуда вползшую мысль. — Прасковья девушка скромная, не то что эти…

— Мама, еще чуть-чуть… — пискнула татарка.

— Да спи, спи, черт с тобой, — разрешил Андрей, опоясываясь ремнем. — Бед для тебя еще вдосталь найдется. А я пойду, кваску попью. Что-то в горле пересохло.

Лукерья уже успела растопить печь, ставила в обширное жерло топки глиняные горшки и чугуны.

— Это ж куда тебе столько жратвы? — удивился Матях.

— Так не ты один кушать любишь, батюшка Андрей Ильич, — рассмеялась женщина. — Травы ноне, почитай, и нет совсем, а коровка, да овечки, да куры, да лошадки ваши все пожевать хотят. Я уж про хряка не говорю, этого резать пора. Хватит нам кабана потчевать, теперь его очередь.

— Да, осень, — согласился боярский сын, выискивая на столе знакомую емкость. Хоть Лукерья на него не окрысилась, и то слава Богу. Интересно, почему ей Варвара зенки не выцарапала, когда вместе спину ему терли?

— А кончился квас, Андрей Ильич, — угадала его желания женщина. — Новый не добродил еще. Могу сыта дать, вчера ввечеру мед развела.

— Давай, — кивнул Матях, попил меду, отер рот, ощутив над губою непривычно длинный пушок. Надо же, усы отросли! А он, когда в учебке бриться заставляли, думал, что глупость это, нечего пока брить.