Александр Прозоров - Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного

— Батюшка Илья Федотович, а как же я?

— Тебе-то чего, Трифон? — оторвался от печи боярин.

— Прохор сказывал, не хочешь ты меня в Москву брать, кормилец?

— Голова же у тебя зашиблена, оглоед, — вздохнул Умильный. — Куда тебе ехать?

— Дык для головы, татарской саблей зашибленной, лучшее зелье [122] Зелье — лекарство либо просто некий хитрый состав для непонятных целей. — это колокола Ивана Великого [123] Иван Великий — колокольня храма Иоанна Лествичника в Кремле, построена в 1508 г. Самое высокое здание в Москве вплоть до XX в. (81 м). послушать, батюшка, — пригладил кудри холоп. — От того звона и на душе легче, и боярина своего сильнее любишь.

— И что вас всех в Москву-то так тянет? — не сдержал улыбки Илья Федотович. — Прямо как медом намазана!

С утра ему пришлось отказать супруге, что не бывала в столице с рождения первенца, потом Ольга с Серафимой пожаловали, потом сын, теперь еще и холопы пошли. Хотя, наверное, что-то делать придется. Дочери на выданье, а достойных женихов окрест им не видно. Бояре соседние все женаты, сыновья же их еще слишком молоды. Един достойный боярин — Федор Шуйский. Един, а дочерей — две кровиночки. Илья Федотович предпочел бы доверить их все ж таки не московитским людям, а своим, новгородским, роды которых издавна переплетались с родом Умильных. Или, на худой конец, отдать за царедворца какого, к государю близкого. Но для этого семью нужно везти в первопрестольную, девиц в церкви тамошние водить, по гостиным дворам водить, людям показывать. И не у друзей столоваться, а дом свой покупать али строить, холопов в него сажать, стряпух, девок дворовых подбирать…

— Везде расходы, — покачал головой боярин. — Чего не замыслишь, все расходы да расходы.

— А я кушать меньше стану, — пообещал Трифон. — Возьми, Илья Федотович.

— Кушать меньше? — опять рассмеялся боярин. — Это лепо…

Он поправил на макушке тафью и широко перекрестился:

— Пора! Завтра едем. Беги к ярыге, вели повозки собирать и грузить всем, что в амбарах и погребах набралось. Прочий оброк, что смерды подвозить станут, пусть кладет на зиму. Год токмо начался, не пропадет. Боярского сына Андрея упреди, пусть тоже сбирается. Коли татарку свою оставить захочет — пусть в людскую отправляет, неча ей в тереме, словно боярыне, сидеть. Гликерии передай, я велел список приготовить, чего надобно привезть… Хотя нет, к жене я сам схожу. Все, беги.

— А я, батюшка боярин?! — чуть не заскулил холоп.

— И ты собирайся, — разрешил боярин. — И шевелись, солнце уже высоко, а хлопот много.

В путь двинулись сразу после заутрени, несмотря на мелкий дождик, что моросил с самого утра. Двор, в котором всадники садились в седла, казался непривычно тихим и пустынным. Да оно и неудивительно: все телеги, высокими стопками лежали вдоль стен, лошади, топтались в конюшнях. Чуть ли не вся дворня уже находились за стенами, усаживаясь по телегам. Ради такого случая боярину Умильному пришлось не только поставить в оглобли всех коней, кроме самых дорогих походных скакунов, но и собрать от мала до велика людей, способных держать в руках вожжи: подростков, страдников, их баб, многих дворовых девок. По подсчетам Матяха, обоз составляло никак не менее полутора сотен подвод, груженных мешками с хлебом, соленой свининой и баранами, разрубленными по хребту пополам, копчеными и вялеными курами, бочонками с грибами, квашеной капустой, медом. Впрочем, немало капусты везли и цельными кочанами, вместе с кулями гречи, семечек, ячменя. В обозе даже имелось десять возов с сеном, и Андрей так пока и не понял — на продажу оно предназначено или для коней.

Обняв и поцеловав жену, перекрестив детей, Илья Федотович рывком поднялся в седло, сорвался с места и умчался за ворота, увлекая за собой свиту из пятнадцати холопов и одного боярского сына.

Они скакали практически безоружными. Во всяком случае — с виду. Однако Андрей, за плечами которого полоскался темно-зеленый плащ, почему-то называемый епанчой, одетый в драповые шаровары, шелковую рубаху из камки, вышитую катурлином, в теплую овчинную душегрейку, знал, что у любого из всадников, так же как и у него, в сапоге из толстой темной кожи имеется прочный и длинный нож, а в рукаве или за широким поясом обязательно скрывается кистень. Да еще и у возчиков, почти у всех, либо топор, либо косарь на всякий случай припасен. Встречный ветер легко пронизывал тонкий шелк рубахи, забираясь под душегрейку. Матях начал завидовать одетым в яркие зипуны холопам, но Умильный вскоре придержал коня. Андрей тут же запахнул широкие полы, сделанные из материала, похожего на мягкий войлок, и почти сразу стало тепло.

— Долго нам ехать, Илья Федотович?

— Месяца два, служивый, коли заминок не случится, — ответил боярин, поворачивая коня и глядя, как обоз, словно огромная змея, медленно разворачивается и вытягивается вдоль тракта.

— Ого! Это сколько же здесь верст?

— Сотни четыре. А то и пять, — ответил за хозяина Касьян, также взятый в дорогу ради своего опыта.

— Да, солидно, — кивнул Матях, мысленно прикинув, что на машине смог бы проскочить это расстояние всего за сутки.

— Бог даст, — перекрестился здоровой рукой холоп, — заторов не встретим, морозы не ударят, лошади не отравятся, а лихие люди…

— С лихими людьми справимся, — перебил его боярин, — не каркай. Гляди, народу сколько. Дождь бы унесло, не то разбухнет все.

Но тучи упрямо висели над головами, день за днем с ленцой высыпая мелкую влажную пакость, что проникала за шиворот, лезла в штаны, стекала в сапоги. На привалах, свернув обоз в огромную «улитку», люди распрягали лошадей, задавали им сена, а сами заползали под телеги, на постеленные поверх сырой травы шкуры или мешковину, пили пиво и воду, закусывая либо солониной, либо вяленым мясом, поскольку найти сухие дрова для костров представлялось невозможным.

Лучше всех устроился, естественно, боярин Умильный, которому каждый вечер ставили парусиновую палатку. Впрочем, имея опыт жизни в подобном изобретении человеческого гения, Матях подозревал, что отдых у Ильи Федотовича тоже не сахар. Сам он спасался тем, что в два слоя расстилал под телегой трофейные ковры, раздевался догола, чтобы отдохнуть от сырости, накрывался перьевым одеялом, вынутым из кожаного мешка, и брал к себе под бочок горячую Алсу, замерзнуть рядом с которой было совершенно невозможно.

Впрочем, Андрей заметил, что подобной методикой пользуются многие. Так что, по всей видимости, месяцев через девять в усадьбе и в Рагозах следует ожидать всплеска рождаемости.

На третий день пути обоз свернул с ведущего в Хлынов тракта, полдня шлепал по лужам на узкой лесной дороге, правда, задолго до темноты снова выбрался на торный путь, но теперь уже идущий не к Хлынову, а от него к Нижнему Новгороду. Глубокий брод через Вятку возле крепости Котельницы люди преодолели безропотно — все понимали, что мокрее уже не станут. Однако, пользуясь случаем, Илья Федотович послал в город Трифона — поставить свечу Господу, чтобы смилостивился над путниками и закрыл разверзшееся небо. Молитва подействовала — поутру все увидели, что тучи разошлись и над головами сияет чистое голубое небо. Однако небо это принесло с собой первый морозец. От влажной одежды, из лошадиных ноздрей, изо рта у людей повалил густой пар, и длинная вереница телег стала напоминать деревеньку, в которой затопили сразу все печи.