Александр Гончарук - Принцесса на курьих ножках, а впрочем, о делах земных, неземных и иноземных. Разноцветные истории

Но ведь всем хорошо быть просто никак не может, потому что некоторым всегда будет намного лучше, а чтобы достичь уже полного равенства надо бы пожалуй всех оставить совсем без голов или по крайней мере сделать их внутри совершенно пустыми. К чему постепенно все развитие, волей или неволей, кажется, и стремится.

2018 – 20

Жил, говорят, однажды такой самый настоящий граф по фамилии Полбулкин. Ничего себе граф, говорят, видный и очень даже мордастый от природы вышел, так что целиком уж ни в одно зеркало не вмещался.

Жил он себе жил, никому ни добра ни зла не причинял, а однажды – раз!… И превратился в тушканчика: зверушку мелкую, но прыгучую.

Только было к обеду все за стол примостились, как он и превратился.

Другие все как надлежит за столом посиживают, ложки-вилки налаживают, да в тарелки поглядывают, а граф Полбулкин все по столу прыгает, да прыгает.

Пробовали его унять, схватить, да в клетку посадить, да не дается, зараза, кусается.

«Я, говорит, мать вашу за ногу и прочие места, долго терпел, а теперь вот истинную свободу постиг, что хочу – то и делаю, и никто мне не указ. Хочу пляшу, хочу скачу, а захочу и воздух испорчу!» И испортил.

И воздух тут такой испорченный стал, что все гости и прочий персонал в окошки повыпрыгнули и иные кости, а иные и черепа себе почем зря поисковеркали.

А как воздух потом поуспокоился, стали графа того, тушканчика то есть разыскивать, да нигде не нашли, совсем как испарился вроде. Многие головы себе ломали куда граф Полбулкин делся, да так вот с тех пор со сломанными бошками и ходят.

А граф тот, Полбулкин то есть, может и в Париж упрыгнул, а то и подале в самый Нуль Ёрк маханул. Ему ведь все прыг, да скок теперь, потому что он тушканчик, хотя и граф.

2013—20

Граф Селедкин однажды получил в наследство целых 20 тыщ золотой монетой и стал думать куда бы их употребить. Думал думал, да и купил карету или даже ахтобус, а может и какой-то драндулет-кабриолет, и стал себе кататься туда да сюда да и обратно.

И даже его надписью значительной по обеим бокам украсил – «Ифропа», что вообщем-то не больше чем просто Европа значит, но так-то вроде пошибче звучит. А жена его, Варвара Семионовна, Варюха попросту сказать, чего там целый день такое варила, жарила да парила, а потом и говорит:

«Ты, мол, изверг бездельный, цельный день катаешься туды да сюды почем здря, а другие вот например тем часом деньги большие заколачивают. Человеков возют, и мзду и за езду и за всяку ерунду берут. Мотай, болван, себе премудрость сию хоть на ус, хоть на ино какое место».

И стал Селедкин премудрость эту себе повсюду где возможно наматывать, так что и измотался совсем и ежели возил кого куда, то непременно уже и плату взимал. А раз даже Варвару Симеоновну к парикмахтеру повез и тоже мзду потребовал.

А та и возмутилась, конечно, совсем до основания:

«Вот дурак-то какой несмышленый! Уж и с жены плату требовает!» И треснула его по загривку поварешкой или может даже кочергой.

А он и без понятия вовсе, пошто его Варька-то, Варвара Семионовна, то есть, эдак грубо колошматит.

«Ё-моё, говорит, я для семейного блага вовсю стараюсь, и деньги в банке для тебя коллекционирую, а ты мне еще по кумполу, злыдня такая, молотишь. Это мне вдвойне и убыльно и обидно, а посему, или щас изволь плати или вылазь насовсем из транспорта, к чертовой бабушке».

А Варвара Семионовна осердилась видать до такой уже значительной меры, что и ушла жить насовсем в лес. «Мне, говорит, лучше с медведем в лесу находиться, чем с придурком в апартаменах» – да еще и плюнула на прощанье на ахтобус, то есть драндулет.

Граф Селедкин конечно сильно загрустил от такого женского решения и стал прожигать жизнь направо и налево. И все чего у него в банке скоплено было скоро попрофукал и стал существовать совершенно бесплатно, потому что жизнь стала поломатая.

И питание у него получалось уже стихийное, как у предков наших обезьяшек. То фрухт какой обнаружит, то корку с полу подберет, а то и сопрет ежли чего где плохо лежит.

А однажды подумал: « И пошто я страдаю, у меня же ахтобус как никак есть, или драндуленция эта самая!» И стал опять по свету колесить да радоваться. И скоро опять заблагоухал и стал монеты мелкие и крупные в банк носить.

Но однажды: то ли с перепою, толи по какой еще неведомой причине, заехал Селедкин неведомо куда, в глухомань неведомую, то ли в Туркию, то ли даже в самую Африканию. А там столпилась целая масса народов разных и все хотят куда-нибудь уехать, потому что народу много, а места мало. И видать воздух там такой пылкий, что все ужасно толстеют. И как увидали ахтобус или карету Селедкина-графа, то от радости и запрыгали всей толпой, так что и земля зашевелилась и чуть не опрокинулась.

А Селедкин им тут и орёт:

«Кончай прыгать, чертово племя! Земля чай не железная! Гляди или лопнет-треснет окончательно или же перевернется насовсем брюхом кверху!»

Ну, а те как мураши все равно бестолковые, ничего не понимают и только в ахтобус скорей влезть норовят.

И так насильно и бесплатно лезут, что у Селедкина и сил возмущаться уж нету.

«Ё-моё, говорит, господа хорошие, вы мне эдак весь ахтобусный механизм окончательно повредите. Влезайте стало быть, постепенным культурным, а не бесплатным образом».

Но они в ответ только рычат рыком совсем полузвериным и прут самым нахальным невоспитанным манером прямо в самое ахтобусное нутро. И их может там целые тыщи-мильоны в край этот насобиралось и мочи с ними совладать, конечно, никакой уже не представляется. Иные говорят «Сперва вези куда скажем, а потом и плату стребовай», а другие вообще только рычат и дикими нехорошими словами ругаются и соображений у них ни в голове ни в прочих местах кажется никаких вовсе и не имеется.

«Да я чё вам такси бесплатное чё ли?!» – хотя и возмущается граф Селедкин, но понимает вполне, что всякие резоны безсмысленны и никаких управ на это население в природе нету. Потому лезут настырно и необразованно, и куда лезут и сами того не ведают – просто сплошная звериная коллекция.

Ахтобус от напоров чрезмерных уж весь по швам трещит, а там еще и еще целые массы напирают, да и в запасе толпа пожалуй, что тыщь в десять, двадцать стоит, разминается покуда. Граф, конечно, их умоляет: « Ребята, граждане-господа, то есть, не губите! Имейте, в конце концов, человеческое разумное понятие: машина, ахтобус то есть, вещь не резиновая, может и ахнуть», – но им это без малейшего интересу.