Сергей Шхиян - Время Бесов

— Уже скоро, — каждые пять минут обещал Опухтин, но я уже вспомнил почти не изменившуюся за прошедший век местность и не покупался на его посулы. До дома на озере было еще около километра.

Наконец, впереди блеснула водная гладь, прочерченная лунной дорожкой. Я направил лошадей к месту, где раньше была маленькая пристань для лодок, с которой гости переправлялись на островок.

Теперь, сколько можно было разглядеть при лунном свете, ничего подобного здесь не было. Островок зарос лесом и казался необитаемым. А раньше тут стояла натуральная крепость с мощным тыном, неприступными воротами, защищаемыми медной мортирой. Когда-то здесь держали пленников и заложников, устраивали гладиаторские бои. Никаких следов былой мощи и угрюмого величия не осталось, даже лесной берег изменился, зарос березами и ивовыми кустами.

— Это здесь? — спросил я Опухтина.

— Да, товарищ Алексей, я сейчас позову Акима.

Он вынул из кармана свисток и два раза подряд в него дунул. Получились прерывистые трели. Сначала ничего не произошло, но минуты через две послышался ответный свисток.

— Все в порядке, скоро подъедет, — довольным голосом сказал Илья Ильич

Я слез с облучка. Ордынцева осталась на своем месте, кажется, задремала. Вокруг было спокойно и тихо. Луна, слегка щербатая и неправдоподобно яркая, гасила Млечный путь и далекие звезды. Хорошо видны были только наши планеты, Большая медведица и самые яркие созвездия. Я смотрел то в небо, то на зеркально застывшую воду, в которую оно опрокинулось. Как всегда, когда мне удавалось остановиться и оглядеться вокруг, поражало величие и красота мироздания. Космос был бездонно огромен, а мы так мелки и несовершенны, что сразу исчезало желание суетиться, с кем-то бороться, что-то доказывать.

И как бывало всегда, лишь стоило настроиться на общение с вечностью, все испортил посторонний звук. Едва он протиснулся сквозь глушащую осеннюю тишину, тотчас прервалась связь с вечностью. Я вернулся в реальность и напрягся, вслушиваясь в тяжелый плеск воды и едва слышный скрип дерева.

— Аким, — почему-то шепотом сообщил Опухтин, смешно вытягивая короткую шею и будто удивленно вглядываясь в лунную дорожку. Я посмотрел туда же и увидел что-то большое и темное, приближающееся к берегу. Стали отчетливо слышны редкие всплески больших весел о воду, скрип уключин и, наконец, показалось странное сооружение, напоминающее речной паром.

Самого паромщика видно не было. Он стоял на корме и греб какими-то огромными галерными веслами. Они мерно опускались в воду, потом поднимались, блестя черным лаком стекающей с них ночной воды, потом снова с чмокающим звуком уходили в разбитый хрусталь серебряной лунной дорожки. Сооружение медленно двигалось к нам и, наконец, столкнулось с берегом. Все оказалось точно рассчитано. Паром сросся с береговой линией так, что не осталось даже зазора.

— Товарищ Алексей, заводите лошадей, — по хозяйски распорядился Опухтин.

Я не стал спорить, взял коней под уздцы и завел на шаткий, дышащий вместе с водой настил парома. Они привычно прошли в конец переправочного агрегата. Он был рассчитан так, что лошади вместе с пролеткой точно установились в его границах. Видно было, что животные не раз так переправлялись на остров, привыкли и не выказали никакого страха перед подвижной палубой. На корме постромки у меня принял здоровый, крестьянского вида человек, видимо тот самый Аким. Он привязал их к предусмотренной для этой цели скобе и, близко подойдя, внимательно посмотрел мне в лицо.

— Прости, товарищ, не признаю тебя с темна, — сказал он. — Никак Герасименко?

— Какой тебе еще Герасименко! — начальственным тоном вместо меня ответил Опухтин. — Это товарищ из центра, зови его товарищем Алексеем.

— Как прикажете, Илья Ильич, — почтительно сказал Аким. — Как изволили добраться?

— Плохо добирались, мы с товарищем Алексеем оба раненые. Нам нужна помощь. Толстопятые, поди, уже спят?

— Как можно, Илья Ильич, как только ваш сигнал услышали, побежали баню топить. То-то радости было, что вы приехали!

— Ну, полно, полно, так уж и радости!

— Как же без радости, они девки с понятием, тоже, поди, одним скучно.

— Как же скучно! Небось, когда нас нет, сам их дерешь?

— Обижаете, Илья Ильич, как же можно такое безобразие делать? Мы свое место знаем. Мы на господское, виноват, оговорился, на товарищеское ни-ни! Да и они брезговают с простым беспартийным товарищем ентим делом заниматься. Привыкли к политическому обращению!

Я осматривал оригинальную конструкцию парома и, почти не прислушиваясь к разговору, сначала не понял, о чем они собственно толкуют, но когда до меня дошло, о чем идет речь, подошел к Ордынцевой. Она по-прежнему оставалась в пролетке, не сошла даже, когда я заводил коней на паром, и теперь сидела, сжав руки между коленями.

Я давно перестал ее подначивать крепостными нравами совершившейся революции, как делал раньше в коммуне. Напротив, старался нивелировать впечатление от высказываний и поступков ее революционных соратников.

— Везде у нас идут сплошные политзанятия, — как бы невзначай, сказал я. — Очень наш народ жаден до политпросвещения!

Даша сначала только фыркнула, потом слабо улыбнулась и сказала:

— Москва не сразу строилась. Подожди лет десять, и все встанет с головы на ноги.

— Хорошо, подожду, — с оптимизмом в голосе пообещал я. — Хоть все сто десять.

Между тем, разговор аборигенов прервался по естественной причине: Аким навалился на свои галерные весла, и ему стало не до дебатов. Мужик он был высокий, крепкий, но и весла были так велики, что приходилось упираться что было сил. Паром незаметно отделился от берега и черепашьим темпом двинулся в сторону острова.

Никаких следов от былого великолепия тайной резиденции местного бомонда на острове не сохранилось. На его дальней стороне, закрытый от любопытных глаз деревьями и защищенный с тыла болотом, стоял вполне пристойный, но отнюдь не роскошный, как когда-то, дом с мансардой. Совсем рядом с ним, не по сельским, а, скорее, дачным канонам, стояли службы: большой сарай и баня. Сколько можно было рассмотреть в неверном лунном свете, здесь была чья-то дальняя, возможно, тайная дача, построенная так, чтобы отгородиться от любопытных взглядов случайно забредших в здешнюю глухомань прохожих.

Пока рачительный Аким сводил с парома наш экипаж, мы пошли к дому. Илья Ильич на правах хозяина забежал вперед и шел, оглядывался на нас, пытаясь понять, какое впечатление производит его загородная резиденция.

— Осторожно, тут крутые ступеньки, — заботливо предупредил он, когда мы подошли к крыльцу.

Ступеньки действительно оказались крутыми, дом был на высокой подклети, видимо, из-за близкой воды. Как только мы поднялись на крыльцо, дверь в дом широко распахнулась, и навстречу нам выскочили две запыхавшиеся девушки, наверное, те самые одалиски, любительницы политграмоты. Я ожидал, что они запоют величальную: «К нам приехал, к нам приехал, сам Опухтин дорогой», однако, они не запели, только низко поклонились и пригласили в дом.