Сергей Шхиян - Самозванец

Однако этот халявный беспредел вскоре начал переходить все рамки приличий. О траурных одеяниях Наталья забыла совсем и хватала все, что подворачивалось под руку.

— Не хватит с тебя? — как только выпала возможность, сердито спросил я девушку.

— Но ведь они мне сами предлагают, — ответила она на чистом глазу.

— Купцы боятся воровскую артель, потому и отдают все за бесценок.

— Тебе-то что? Или чужих денег жалко? — с нарочитой насмешкой спросила она.

— Наталья, имей совесть! — резко сказал я.

Однако будущая помещица только пренебрежительно пожала плечами и продолжила товарный разбой. То как меняются люди от самой малой власти, мне приходилось наблюдать неоднократно. Недаром говорят, что самое трудное испытание бывает властью и деньгами. Недавно еще милая, нежная барышня, гонимая и несчастная, от одного запаха халявы и надежды на наследство просто озверела от алчности.

Чем дольше наблюдал я это свинство, тем больше истощалось мое терпение. Наконец оно кончилось окончательно.

— Ты можешь остаться, я уезжаю, — решительно сказал я, когда мы покинули очередную лавку.

Кажется, до нее начало доходить, что я зол как никогда, и пока что не ее муж, и все может кончиться не совсем благополучно. Она тут же поменяла тактику:

— Ну, давай еще зайдем в одно место, мне очень нужно купить летник. Ну, пожалуйста, что тебе стоит, я так редко тебя о чем-нибудь прошу! — ласково заглядывая в глаза, попросила Наташа.

Если учесть, что все ее покупки уже трудно было увезти на трех верховых лошадях, то без летника, модной в это время верхней женской одежды, обойтись она никак не могла.

— Нет, — решительно сказал я и, не оглядываясь, пошел в начало рядов.

Домострой, свод законов, регламентирующий правила жизни и виды семейных отношений, четко указывал на зависимое положение женщины. Что-то из этих строгих патриархальных правил уже прочно вошло в бытовые отношения между членами семей. Как ни хотелось боярышне получить еще одну цацку, она сумела смириться. Возможно, я в этот раз и был слишком резок и нетерпим, или Наталья не рискнула доводить дело до крупной ссоры. Во всяком случае, она больше не спорила и не канючила, а безропотно пошла следом за мной, так и оставшись без вожделенного летника. Однако свое мнение о такой домостроевской тирании высказывала достаточно громко, чтобы мне было слышно.

После испытания зернью это было явно лишним. Однако начинать разборку и тем более скандал в присутствии многочисленных зрителей я не стал. К тому же что-то объяснять и доказывать в таких ситуациях совершенно бессмысленно. Каждый останется при своем мнении и будет совершенно прав. В нашем с ней альянсе оказалось возможным преодолеть психологический барьер, естественно, существующий между нами, когда дело касалось бытовых отношений или постели, но никак не морали. Оказалось, что мы с ней просто разговариваем на разных языках. В таких случаях или нужно принимать человека таким, какой он есть, или прекращать с ним всякие отношения. Я был как никогда близок к последнему варианту.

Не знаю, поняла ли это Наталья, но ворчать перестала и опять сделалась веселой резвой девочкой, без излишних претензий и металла в голосе. Будь я в другом настроении, то вполне охотно проглотил бы то, что она мне предлагала, и посчитал, что последнее слово осталось за мной. Теперь же только холодно ответил на явное примирительное заигрывание и нетерпеливо ждал, когда доброхоты кончат навьючивать покупками удивленных такой непривычной ношей лошадей.

Большую часть дороги домой Наталья старалась как-то восстановить отношения, подъезжала ближе, заглядывала в глаза, пыталась шутить. Самое нелепое, что она не понимала, почему я на нее так рассердился. Все ее наряды и украшения мне почти ничего не стоили, и, казалось бы, нужно только радоваться такой замечательной экономии. Наконец она все-таки поняла, что такое странное поведение не более, чем обычные мужские капризы, и оставила меня в покое. Дома, разбирая покупки, она несколько раз пыталась привлечь меня к их обсуждению. Я не обращал на них внимания. Она обиделась такой черствости и перестала обращать внимания уже на меня самого. Таким образом, у нас началась первая серьезная размолвка.

Вся наша «удачная экспедиция» заняла часа три, так что впереди были весь день и вечер, заполненные примеркой нарядов и игрой в зернь. Я решил не расшатывать себе нервы и прогуляться по Москве. Наталья, когда я предупредил, что ухожу, только пожала плечами. Я сел на еще не расседланного донца и поехал в центр. Большой город, как обычно, жил своей жизнью, в которую праздношатающийся человек вписывается с трудом. Таким шатающим был я, потому, чтобы не чувствовать свою праздность и никчемность, остановился возле первого же приличного трактира пообедать.

Сделав заказ, я попробовал предложенные половым продукты местного перегонного производства, оценил их крепость и вкусовые качества, заказал еще. Пока половой бегал за следующими сосудом, я невольно прислушивался к разговорам, которые вели здешние посетители. Трепались, как водится, о выпивке и высокой политике. Мне мнение народа ни о нашем, и ни о заморском царе было не интересно, но когда прозвучало знакомое имя, я начал слушать. За соседним столом собутыльники говорили о Василии Ивановиче Шуйском. Мы с ним был немного знакомы. Когда я числился в приятелях свергнутого царя Федора Годунова, сей многомудрый, а еще более многохитрый боярин призывал меня на беседу и сделал конкретное предложение стучать на молодого царя. Мне предложение не понравилось, но чтобы не заморачивать боярина своими непонятными ему нравственными принципами, за осведомительство я заломил такую высокую цену, что Василий Иванович сам отказался от сотрудничества. Теперь говорили, что он вчера был под судом и его приговорили к смертной казни. Сегодня же ее должны привести в исполнение.

— Какого Шуйского приговорили, — вмешался я в разговор, — Василия Ивановича?

Дело в том, что князей Шуйских было много, и большинство из них ребята со сложными характерами, так что намутить на плаху мог любой.

— Его, — подтвердил рассказчик, — Василия Ивановича! Суд-то был самый, что ни есть справедливый, судили ото всех сословий, бояре-то за своего радели, только царского гнева боялись, помалкивали, а простой народ против боярина Васьки кричал. Потом и сам государь начал вести допрос и так все умно говорил, что люди такому острому разуму очень дивились. Востер новый царь, сразу видно, сын Грозного.

Я твердо помнил, что после свержения нынешнего царя Шуйский правил пять лет и неразумным руководством довел страну до кризиса. А теперь выходило, что его сегодня казнят.